Жизнь во время войны - Люциус Шепард Страница 24

На авиабазе Минголла отыскал тот самый вертолет, на котором прилетел в Сан-Франциско-де-Ютиклан, узнав его по «Шепоту смерти» на борту. Он прислонил голову к букве «т» в первом слове и тут же вспомнил, как Бейлор отпрянул, испугавшись, что надпись передаст ему свою смертельную сущность. Минголла против такого контакта не возражал. Нарисованное пламя подогревало голову, взбалтывая мысли, неторопливые и бесформенные, как дым. Приятные мысли, не облаченные ни в идеи, ни в образы. Просто мягкое бурчание мозга, точно мотор на холостом ходу. База пробуждалась к жизни. От бараков отъезжали джипы, два офицера осматривали брюхо транспортного самолета, какой-то парень ремонтировал автопогрузчик. Мирно, по-домашнему. Минголла закрыл глаза и поплыл в полусон, предоставив солнцу и нарисованному пламени охватывать его теплом, реальным или воображаемым.

Некоторое время спустя – сколько точно, он не знал – рядом раздался голос:

– Не хило же ты ее раздолбал, а?

У двери в кабину стояли оба пилота. В черных летных комбинезонах и шлемах они не казались теперь странными или необычными, их вид был просто ответом на вполне функциональную угрозу. Хозяева машины.

– Ага, – согласился Минголла. – Пиздец.

– Интересно как? – спросил пилот, стоявший слева.

– Об дерево.

– Это ж как надо назюзюкаться, чтобы махаться с деревом, – сказал правый пилот. – Ему-то что – бей не бей.

Минголла неопределенно хмыкнул, потом спросил:

– Вы на Ферму?

– Куда ж еще! Что так, старик? Надоели дикие телки? – Пилот справа.

– Вроде того. Подбросите?

– Не вопрос, – сказал левый пилот. – Лезь прям в кабину. Будешь сзади сидеть.

– А где кореша? – спросил правый пилот.

– Нету,– ответил Минголла, забираясь в кабину.

– Мы так и думали, – сказал один из пилотов, – хрен они вернутся.

Минголла уселся за вторым пилотом в кресло наблюдателя, пристегнулся. Он ожидал долгой предполетной проверки, но едва успели прогреться двигатели, как «Сикорский» подпрыгнул и развернулся к северу. Кроме оружейных систем, пилоты не включили ни одной защиты. Темными оставались экраны радара, термального визора, РЛС слежения за рельефом. У Минголлы по животу пробежала нервная дрожь, когда представилось, чем они рискуют из-за того, что пилоты так верят своим чудодейственным шлемам; впрочем, беспокойство растворилось в шелестящем ритме винтов и в мощном гуле «Сикорского». Минголла вспомнил, как похожее ощущение силы и защищенности возникало в нем за контрольной панелью пушки. Он никогда не давал этому чувству разрастись, ибо не верил, что оно поможет. Дурак был.

Они летели на северо-восток – вдоль реки, похожей на голубоватую стальную проволоку, что петляла между поросшими джунглями холмами. Пилоты шутили, смеялись, и полет стал постепенно напоминать прогулку трех хороших приятелей, которые, загрузившись халявным пивом, прутся неизвестно куда чем быстрее, тем лучше. В какой-то момент второй пилот подключился к динамикам и затянул унылое кантри:

Когда ты целуешь меня, наши губы встречаются, милая, Когда тебя нет, мы страдаем, страдаем в разлуке. Когда ты пилила собаку мою, я грустил, так грустил. Но когда ты пальнула мне в грудь, мое сердце пронзила тоска.

Пока второй пилот пел, первый раскачивал «Сикорского» вперед-назад, словно пьяный аккомпаниатор, затем песня кончилась и он окликнул Минголлу:

– Ты представляешь, сукин сын сам сочинил. Точно говорю! Он и на гитаре блямкает. Гениальный мужик!

– Отличная песня, – сказал Минголла и не соврал. Она сделала его счастливым, а это совсем немало.

Они неслись по небу, снова и снова затягивая первый куплет. Но чуть позже, когда, все так же держа на северо-восток, они оставили позади реку, второй пилот крикнул, указывая на лежавший впереди кусок джунглей:

– Бобики! Четвертый квадрант! Засек?

– Засек! – подтвердил командир.

«Сикорский» повернул к джунглям и вздрогнул: из-под днища вырвалось пламя. Секунду спустя огромный кусок джунглей извергся потоком огня и мраморного дыма.

– Уй-йя! – торжествующе пропел второй пилот. – «Шепот смерти» снова в бою!

Под вспышки орудий они устремились вниз прямо во вздымающуюся вуаль черного дыма. Горели целые акры, но вертолет не прекращал атаку. Минголла стиснул от грохота зубы, а когда стрельба наконец прекратилась, потрясенный этим безумием, сжался в комок и опустил голову. Теперь он сомневался, что совладает с кошмаром Муравьиной Фермы, – он не забыл своих страхов.

Второй пилот оглянулся.

– Чего поскучнел, мужик? – спросил он. – Ты ведь у нас, сукин сын, самый везучий, знаешь это?

Накренив машину, пилот стал разворачиваться к востоку, к Муравьиной Ферме.

– С чего ты взял?

– Зрение хорошее, – сказал второй пилот. – Точно тебе говорю: на Муравьиной Ферме не задержишься. Хрен знает почему, по как пить дать. Может, ранят. Но не сильно. Как, раз, чтоб домой.

Когда вертолет выходил из крена, в кабину заглянул косой солнечный луч, осветил шлем второго пилота, и на долю секунды за ним мелькнула смутная тень лица. Оно показалось Минголле бугристым и бесформенным. Детали дорисовало воображение. Нелепые наросты, растрескавшиеся щеки и перепончатый глаз. Как в кино о ядерных мутантах. Минголле очень хотелось верить, что так оно и есть на самом деле: уродство второго пилота придавало вес его пророчествам. Однако он отверг искушение. Минголла боялся умирать, боялся тех ужасов, что несла с собой жизнь на Муравьиной Ферме, но все же не хотел больше иметь дела ни с какой магией... если только магия не сделает из него настоящего солдата. Подчиняться дисциплине, тренировать жестокость.

– Может, из-за этой руки его и отправят домой, – предположил первый пилот. – По мне, так не хило долбанул. Миллион долларов за рану, а не рука.

– Не, это не рука, я вижу, – сказал второй пилот. – Что-то еще. А, все равно, какой-нибудь финт да получится.

Минголлино отражение плавало по черному пластиковому шлему – собственное лицо казалось покореженным, бледным и чужим настолько, что на секунду он решил, будто превратился в дурной сон, который снится второму пилоту.