Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум Страница 24

Остывал вечер, роскошный и нелепый, точно концертный пиджак Би Би Кинга. На посиневший асфальт улеглись пыль и нескладный шум. Химеры на фасаде доходного дома в Малом Галерном ожили и внимательно следили за прохожими, которых, впрочем, не было. Возможно, именно из-за химер. Медленно входя в глубину теней, Стемнин свернул за угол.

Что же делать? Как поступить? Веденцов непредсказуем. Непредсказуем в хорошем — потому что удивлял щедростью, смелостью решений, обаянием. Непредсказуем и в плохом. Очень трудно простить наперед то зло, которое совершит в будущем другой человек. Добро приемлемо априори. Сегодня было показано, как легко Валентин переступает черту дозволенного. Никто не убит, не ограблен, ни у кого не осталось ни одной царапины. Правда, все продукты с праздничного стола были позорно свалены частью в холодильник, частью в мусорное ведро. Понятно, что в дальнейшем невозможно будет принимать какие-то подарки, услуги, знаки внимания: вдруг потом тебя обвинят в корыстолюбии.

Но почему то хорошее, что есть в человеке, так легко на весах, а каждая мерзость перетягивает чашу вниз, даже если она не так уж страшна? Почему бочку меда считают смешанной с ложкой дегтя, если так трудно найти иголку в стоге сена? Голова бывшего преподавателя раскалывалась от боли и непомещавшихся вопросов.

Уже подходя к Цветному бульвару, Стемнин услышал звонок.

— Илья Константинович? — вопросительный голос Веденцова.

— Да.

— Хотел обсудить с вами одну идею.

Стемнин молчал. Что тут скажешь: обсуждать идею, переступив через сегодняшнее безобразие — значит сделать вид, что ничего не произошло. А разбирать это безобразие он пока был не готов. Почему? Наверное, потому что еще не пришел к окончательному выводу, нужно ли уволиться с завтрашнего дня.

— Вас не слышно, — дул в трубку Веденцов.

— Я ничего не сказал, — помедлив, ответил Илья, брезгливо отводя трубку от уха.

— Вы не в духе?

— Странно, да?

— Я тоже.

— Ну, вам-то как раз по заслугам.

— Илья Константинович! Вы хотите меня перевоспитывать? — негромко спросил Веденцов.

В сущности, он прав. Именно этого Стемнин и хотел.

— Поздно спохватились, — продолжал Валентин и вдруг доверительно понизил голос, — грустно мне, Илюша.

Надо же, ему грустно!

— Нам предстоит такое великое дело, а мы тратим нервы на… не на то…

— Валентин Данилович! Я с радостью занялся бы великими делами, но только не в роли мелкого… Я не холуй, и вокруг меня тоже, надеюсь, не холуи.

Хмыкнул он в трубку или послышалось?

— Вам денег больше надо, я правильно понимаю? — произнес Веденцов.

— Не надо мне больше денег. С чего вы взяли, что все сводится к деньгам!

— Печальный опыт.

— Я хочу уважать человека, на которого работаю.

— Хотите сказать, что не уважаете меня?

— Вы испоганили общий праздник.

— Виноват. И поверьте, вину свою заглажу. Вы работать готовы?

— Работать — готов. А вот…

— Ну и давайте займемся делом. Завтра в двенадцать жду вас на летучке. И прошу не опаздывать.

Из метро к цирку торопились нарядные люди, видимо идущие на вечернее представление. Лица взрослых были веселее, чем лица детей. «По крайней мере, он теперь знает, что я не одобряю такое обращение», — подумал Стемнин. На душе стало легче.