Яблоневое дерево - Кристиан Беркель Страница 24

Он снова засмеялся своим звонким смехом. Вообще-то, Сала терпеть не могла высокие голоса, но глубокий тембр Томасу бы категорически не подошел. Эта своеобразная высокая напевность даже придавала ему какую-то мужественность. Про бои быков Сала и слышать не желала. Она не признавала убийство животных на потеху публике.

– Не понимаю такой жажды смерти. Это как раньше, когда проводили публичные казни. Отвратительно. Я слышала, слоны оставляют свои стада, когда приходит время умирать. Никто не хочет, чтобы окружающие видели его смерть, разве нет? Разве только, чтобы рядом был любимый человек или дети. Или ты хотел бы умереть на публике?

– Зависит от того, какое значение я придаю своей жизни.

Сала не поняла, что он имеет в виду, и быстро сменила тему.

Прохладный воздух в больших залах Прадо был ей куда милее. Она вдохнула хорошо знакомый затхлый запах старых картин. Ей вспомнились воскресные дни детства, когда она терпеливо стояла возле отца, пытаясь прочесть по его лицу, что он видит в картине. Сегодня она, кажется, поняла, почему он опасался комментировать увиденное. Возможно, он боялся утратить чувство единения с картиной – так люди подробно рассказывают о возлюбленных, лишь когда грядет утрата или после их смерти, чтобы подарить им вторую жизнь в воспоминаниях. Сала подумала об Отто и почувствовала боль. Здесь, в тихих комнатах, среди организованной жизни, она вдруг почувствовала его близость. Она изумленно повернулась к Томасу, который стоял у нее за спиной. И увидела, как он увлеченно водит карандашом по блокноту. Теперь он выглядел совершенно иначе – Сала его едва узнала. Весь лоск пропал. Он твердо стоял на ногах, слегка расставив их в стороны. И посмотрел на нее, словно она застигла его врасплох. Это были первые наброски ее портрета, быстро нанесенные на бумагу. Когда она подошла ближе, он убрал блокнот.

На улице мимо них проехал загруженный мешками с песком грузовик. Томас внимательно посмотрел ему вслед.

– Они строят баррикады, чтобы защитить Мадрид от франкистов.

Вдалеке послышались выстрелы. Сала вздрогнула. Томас взял ее за руку.

– Пошли!

Когда они поднялись по лестнице старого дома, Салу охватила смертельная усталость. Ей отчаянно хотелось отложить встречу, которую она столько раз представляла за последние годы. Что ей делать, когда они окажутся друг напротив друга? Как отреагирует ее мать, кто заговорит первым? Или они будут молчать? Они должны обняться? Возможно, все получится ужасно неловко. Сала уже думала повернуть назад, когда дверь тихо открылась. Перед ней стояла Иза.

– Почему вы так долго? Заходите.

Она с улыбкой взяла Салу за руку и ввела в огромную, пустую прихожую. Позднее Сала заметила, что ее взгляд упал сначала на голые лампочки, свисающие с желто-коричневого потолка. Она неуверенно отвела глаза от испытующего взгляда матери, контрастирующего с сердечностью в ее голосе.

– Вы уже поели? У меня были кое-какие дела, на готовку не осталось времени, к тому же Томас делает это гораздо лучше меня. Как прошла поездка? Что вы сегодня видели? Но прежде всего расскажи мне, что нового? Твой отец плохо пишет письма, когда речь идет о повседневном.

Сала снова ощутила этот спокойный, пронизывающий взгляд. Она словно оказалась на экзамене. Томас накрывал на стол. В столовой тоже свисали с потолка лампочки в патронах. Скатерти, как она привыкла дома, не было – посуду и приборы раскладывали прямо на длинном старом деревянном столе, во главе которого заняла место Иза. Она была миниатюрнее и изящнее дочери, и сразу с аппетитом принялась за еду. Краем глаза она наблюдала за Салой, которая поспешно проглотила несколько кусочков.

– Каждый кусок нужно пережевывать тридцать восемь раз. Так ты останешься молодой даже в старости. – Иза сделала глоток белого вина. – Это для кровообращения. Низкое давление хорошо для сердца, но плохо для чердака, – она показала на голову.

Когда Сала рассказывала о впечатлениях прошедшего дня под пристальным взглядом матери, ей казалось, что ее фразы произносит кто-то другой. Держи себя в руках, приказывала себе она, но слова сами слетали с губ. Сала подумала, что не узнала бы мать, если бы встретила ее на улице, и чуть не запнулась на следующем предложении.

Продолжая болтать, она чувствовала, что все сильнее отдаляется от матери. На противоположной стороне стола сидел чужой человек, красивая женщина. Ее мать. Несколько раз Сале показалось, что она видит орла, который постоянно отрывает от нее своим клювом маленькие кусочки и добросовестно жует. Каждый кусочек – тридцать восемь раз.

– Кажется, мне нехорошо, – пробормотала Сала. У нее закружилась голова.

Уже почти стемнело, когда она увидела сквозь полуприкрытые веки очертания матери, ускользнувшей за дверь. Немного позже послышался гул голосов. По старому паркету затопали ноги, из-под двери заполз тяжелый запах еды. Кто-то захлопал в ладоши. Сала услышала мягкий, странно вкрадчивый голос.

– Гитлер поддержит Франко вооружением, это мы давно узнали от наших посредников. Возможно, Муссолини поступит так же, тогда у нас будет фашистский фронт из трех разных государств. Против них выступают большевики Сталина, которые, возможно, поддержат республику, только чтобы насолить Гитлеру и Муссолини, и тогда все перейдет в войну между фашизмом и коммунизмом. И черт его знает, чем это кончится. Но уж точно не синдикалистскими профсоюзами, как планировала НКТ ^[12]. Это не избавление от государственной власти, за которое мы, бригадисты, хотели бороться вместе с НКТ. Так мы будем следовать не словам Бакунина, а сталинскому карманному марксизму, который – в этом нет никаких сомнений – станет лишь новой формой эксплуатации рабочих. Власть останется у государства, а государством в данном случае является Сталин, и снова один человек или небольшая привилегированная группа подчинят государство своей воле и используют свою монополию власти для подавления любого сопротивления.

После речи началась безумная неразбериха. Сала попыталась представить оратора. В ее воображении возник маленький, круглый человечек лет тридцати. Она представила, как сейчас, после долгой речи, вернувшей его в славное боевое прошлое, он вытирает пот со лба и падает в свое кресло. Он родом из крестьянской семьи, которая, как он постоянно подчеркивал, уже со второй половины XIX века инстинктивно придерживалась анархистских идеалов деревенского самоуправления.

– Уже тогда мои прадеды боролись против знатных землевладельцев, не позволяя себя эксплуатировать. Они защищали коллективизм и равенство, сражались с приватизацией участка земли, которая грозила всей деревне.

Сала услышала, как он вдруг снова вскочил. «Интересно, какие у него руки, – размышляла она. – Возможно, маленькие и пухлые». Он подскочил, чтобы снова добиться внимания. Она закрыла глаза, прислушиваясь к его голосу, который начал дрожать от пафоса.

– Дорогие друзья! Дорогие бойцы! Не забывайте, что анархизм в нашей стране успешно практиковался еще нашими предками. Введение капиталистического землевладения подорвало наши деревни изнутри. Мы собственными глазами видим, как человека лишают власти и выбрасывают прочь. Капиталисты заменяют человека машинами, которые делают работу быстрее и эффективнее. Они делят его на части, потому что целиком он им больше не нужен, им нужны только его руки, его пальцы или то, что еще взбредет им в голову. В конце концов – а это их цель, даже не сомневайтесь, – они избавятся от него целиком, от работающего человека, так же как убили все человеческое в себе самих.