Винтики эпохи. Невыдуманные истории - Антонина Шнайдер-Стремякова Страница 24

– Ничего, кому-то и работать надо, – и, разглядывая грамоту, наполнялась гордостью за красавицу-дочь. На её вопрос, отчего смеялись, мать не могла дать ответа – спрашивать посторонних Лиля не стала.

* * *

В семнадцать её поставили кладовщицей склада, и в колхозе прекратились жалобы на воровство – белой муки пекарям Лиля взвешивала ровно столько, сколько полагалось. Осенью 1945-го трудодни колхозников начали отоваривать свежеиспеченным хлебом. Килограммы и граммы калача Лиля делила строго по трудодням. Запах у амбара, где взвешивали пышные румяные караваи, дурманил на расстоянии.

За семейным пайком 10-летняя Света Нечепуренко пришла однажды с сестрёнкой Глашей – белокурой девочкой трёх лет. Их отец вернулся с войны без ноги, но световой день работал наравне со всеми. Лиля взвесила Свете четверть каравая и завернула пайку в её тряпицу, та прижала пайку к себе и дёрнула сестрёнку за руку:

– Пошли домой.

Глаша вырвалась и подбежала к Лиле:

– Я тоже хочу.

– Попроси у сестры.

– Пойдём, мы разделим пайку дома, – покраснела Света.

– А я сейчас хочу.

– Ыж яка! Мала да рання, – раздалось в очереди. – Догоняй сэстру.

Света знала: «мала» закатит истерику, и потому удалялась, не оглядываясь. Истерика, действительно, случилась, но очередь молчала… Лиля присела перед малышкой, прижала её к себе и серьёзно объяснила:

– Смотри, сколько народу. Надо, чтобы всем хватило.

– Я е-есть хочу-у, – завелась Глаша с новой силой.

– Все, кто стоит в очереди, тоже хотят есть, но никто не плачет. Давай станешь в очередь. Подойдёт— взвешу. Договорились?

Девочка кивнула, приглушила плач и послушно встала в очередь.

– Ну, вот и молодец. Маленькая, а лексической ошибки не допускаешь. Не то, что я в своё время, – похвалила её Лиля.

Это разрядило обстановку. Все знали историю про «лексические ошибки», и разговор обрёл другую тему: не все, мол, «балакають як хохлы, особливо нерусь: шмщ, латыши, казахы, армяне, полякы». Глаша терпеливо ждала. Когда подошла очередь, Лиля отрезала ей внушительный кусок от своего пайка.

– Хватит?

– Мне – хватит, а маме с папой – нет.

– Маме с папой унесла Света. Я отрезала от своего пайка, но я тоже есть хочу – понимаешь?

Глаша кивнула и откусила хрустящую корочку. С заречной стороны к амбару спешила Света, чтобы перенести сестру через речку, которую надо было перейти вброд.

* * *

В начале 1947-го из трудлагерей начали возвращаться мужчины, а отца всё не было и не было. Трудармеец, вернувшийся из того же лагеря, что и отец, рассказал, что он умер в тайге, на лесоповале. Известие подкосило больную ногами мать, что жила ожиданием встречи с мужем. Она потеряла волю к жизни и вскоре умерла, оставив Лилю сиротой.

В 1954-м ей исполнилось двадцать. Как и все девушки, она мечтала о любви – не было, из кого выбрать. Давид Фе-дер, единственный жених из немцев, с дразнилкой: «David Feder – Welschkopf Fleder» ^[6] – ей не нравился.

Но вскоре произошло нечто особенное. С песней «Едем мы, друзья, в дальние края, станем новосёлами и ты, и я!» к сельсовету по накатанной грунтовой дороге подкатили полуторки, и деревушка загудела-запела в молодёжном вихре – начиналась эпопея освоения целины. Лично для Лили ничего не изменилось – как работала, так и работала, но раньше, бывало, по селу пройдёшь – никого не встретишь, а теперь чуть ли не на каждом шагу люди! И всё незнакомые. Парней и девчат— видимо-невидимо! По тесным землянкам размещали до пяти-семи целинников. Заработал клуб. По субботам – вечера, кино, концерты, танцы. Не деревушка, а оживший муравейник, и в этом муравейнике каждый искал любви. Лиля не была исключением – несколько месяцев продружила с целинником из Воронежа и вышла замуж. Официально их расписал, как тогда было принято, районный отдел записей актов гражданского состояния – ЗАГС.

* * *

Молодые построили саманную избушку с окном в горнице и окном в кухоньке. Родили троих сыновей. Трудились от зари до зари – для блага страны и семьи. Муж работал трактористом, а Лиля – на подхвате: дояркой, весовщицей, продавщицей, приёмщицей молока. Боясь издевательски-осуждающего ржача по причине «лексических ошибок», жертвовала личным ради общественного. Однажды на ток прибежала русская соседка и выпалила:

– У вас двэрi настижь открыты, на столi – вутi и куры, а дiтэй я клыкала-клыкала и ны доклыкалась.

Босые ноги Лили рванули к заведующему током – отпроситься. В темпе быстро тикающего метронома бешено билось сердце, этот ритм мешал скорости: она с трудом поднималась по обрыву. К саманному домику, что стоял на берегу реки, подбегала, надрывая голос:

– Федя-я! Вова-а! Стё-ёпа!

Грязные, босые, полуголые, они обычно бежали ей навстречу— сейчас было подозрительно тихо. Заглянула в сарай, пробежала по огороду, где они частенько лакомились паслёном. Никого. Не было детей и на реке. Плача и размазывая по лицу грязь, Лиля опустилась на завалинку – передохнуть. Сколько так просидела, сказать не смогла бы. Надвигались сумерки. Надо было кормить поросёнка, птицу, разжигать огонь в плите, но безвольное тело, скованное несчастьем, не подчинялось голове.

Звенящую тишину разрезал крик «Ма-а-ма!» Её мальчики двух, четырёх и шести лет неслись к ней чистые и ухоженные. Она их не узнала – почувствовала. Сзади колесил 2-летний Стёпа. Лиля разом зачерпнула всех троих, прижала и заголосила волчьим воем. Два старших глазели, не понимая, – младший из солидарности поддержал маму.

Подошла незнакомка, поздоровалась, приложила к груди руку:

– Простите, если что… Я их искупала, выстирала им одежду. Муж подстриг – чёлки оставил. Они сытые. Встретила их у магазина, угостила конфетами, они и привязались.

«Выстирала… В таком платье?..» – пронеслось в голове Лили, будто в данный момент это было для неё важнее важного.

– Вы – кто? – пришла, наконец, она в себя.

– Ах, да! Я жена офицера Михаила Сорокина – брата Гали Сорокиной. Мы в гости приехали. На месяц. Весь день с вашими детьми провели. Им понравилось.

– Да, мам. Мы мармелад ели и молоком запивали. Вкус-ноти-ища! – сообщил старшенький Федя.

– Мармелад? С молоком?

– И борщ. С белым хлебом.

Лиля смотрела, как в шоке, во все глаза – перед нею стояла живая картинка из модного журнала, человек из другого мира!.. Выходило, есть другая жизнь, совсем не похожая на её! Женщина из незнакомого ей мира – в воздушном голубом платье с рукавчиком «фонарик», в босоножках на высоких каблуках, с аккуратно собранной на затылке русой косой – мыла её детей!.. И от того, что жизнь 30-летней Лили разительно отличалась от жизни этой красавицы, Лиля завыла так, что испугала гостью: «Вы что?.. Почему?.. Мы из жалости… бескорыстно»