Ключ к сердцу Майи - Татьяна Веденская Страница 23

Я чувствовала себя взорванной звездой, и мои осколки разлетались по двору, через который я бежала, растекались по лицу злыми слезами, обжигали взглядом «не подходи» проходящих мимо людей. Если бы я сказала, что Сережа ошибся насчет меня, то соврала бы самой себе. Он раскрыл передо мной свою душу, и пусть там оказалось грязно, холодно и неприятно пахло, я знала – он был прав. Это не делало его хорошим человеком, и я впервые за все годы вдруг осознала, насколько сильно я ненавидела – не его, а саму себя. Я назвала любовью то, что было страхом. Боязнь остаться одной. В результате я осталась с Сережей.

Я остановилась, только когда в моих легких кончился воздух. Двумя руками я оперлась на облупленную оградку, пытаясь отдышаться, потом огляделась – я была рядом с детской площадкой не так далеко от дома сестры. Чужие дети шумно резвились, и смеялись, и кричали, и требовали, и размахивали лопатками. Их родители смотрели на меня с подозрением, неодобрением, даже осуждением. Никто не хочет видеть чужие слезы, люди предпочитают делать вид, что в мире нет никакого горя, и все кругом совершенно счастливы, и никто никого не обижает, что никто не одинок. Именно поэтому, когда где-то на публике какая-нибудь пара начинает громко, страстно, исступленно ругаться, переходя на крик, размахивая руками, размазывая слезы по щекам, все отворачиваются, стыдятся и краснеют. Они словно кричат: не выдавайте нас, не показывайте миру наше истинное лицо, не открывайте им наши слабости.

Никто не хочет признаваться в том, что он уязвим, что он смертен.

Несколько детей остановили свою игру и смотрели на меня с интересом, без вежливости или брезгливости. Им было любопытно, почему это тетя оказалась тут в середине дня в тапочках, в растянутом свитере с застарелым пятном от кофе на груди, в штанах с цветастыми изогнутыми «бешеными огурцами», с телефоном и тяжеленной книгой в руке. Я забыла, что была не одета. Я забыла обо всем, когда покинула квартиру. Почему я вообще убежала? Я не боялась Сережи или того, что он, к примеру, меня ударит. Он ни разу в жизни не тронул меня и пальцем. Даже когда я, усталая и взбешенная его очередным двухнедельным отсутствием, набросилась на него с кулаками и криками, он просто стоял и ждал, когда меня, что называется, отпустит. Нет, я убегала от чего-то другого. От кого-то другого. От самой себя.

– Вы в порядке? – услышала я чей-то голос. Какая-то женщина, чья-то взволнованная мать смотрела на меня внимательно и равнодушно.

Сделав усилие, я кивнула.

– Я просто… вышла прогуляться перед обедом, подышать… этим… воздухом, – невразумительно пробормотала я. Мои слова женщину не убедили, но успокоили. По крайней мере, я вроде не была буйной сумасшедшей – уже неплохо. На всякий случай женщина отвела ребенка от меня подальше, на другой край площадки. Осмотревшись вокруг, я подошла к скамейке неподалеку. Она оказалась грязной, и я присела на ее спинку, сверху, забравшись на скамейку с ногами. Мне было холодно, особенно ногам в тапочках. Хоть солнце старательно сияло уже по-летнему, воздух и земля еще не были прогреты достаточно, чтобы гулять по ним практически босиком. Что делать дальше, я не знала. От холода меня начала бить дрожь. Когда зазвонил телефон, мне потребовалось несколько серьезных усилий, чтобы нажать на экран, так замерзли мои пальцы. Отчасти это было сложно и потому, что по экрану пробежала большая некрасивая трещина. Вот что случается, когда швыряешься телефонами.

– Лизка, ты чего молчишь? Алло! Ты там где? – конечно, это была сестра. Она перезвонила, потому что волновалась. Фая всегда делала вид, что ей все равно, но через какое-то время перезванивала, потому что переживала. Я была ненадежна в этом смысле, от меня всегда имело смысл ожидать проблем.

– Я здесь.

– Почему там у тебя орут дети? – спросила она с подозрением. – Где это твое «здесь»?

– На площадке, – ответила я. – Около твоего дома. То есть не твоего, ты же теперь живешь, как принцесса, в замке.

– Ты что, Вовку забрала пораньше? Почему? Он заболел? Чего ты молчишь, что происходит? – Файка проигнорировала мой сарказм.

– Я не молчу, просто не могу вставить и слова, потому что ты тараторишь как сорока. Никого я не забрала, в саду твой племяш, все с ним нормально.

– А с тобой? С тобой все как? – переспросила она, и неминуемо следствие и причина сплелись в цепь событий.

Я проболталась, конечно, и через некоторое время моя сестра нашла меня на моей жердочке, к которой я практически примерзла, как маленький нахохлившийся воробушек. Примерно так я себя и чувствовала.

– Ну ничего себе, прости господи! – сказала она, когда обнаружила меня на площадке, на скамейке, с ногами в тапочках с помпончиками. – И это ты называешь все нормально? Сдурела?

– Не исключено. Я уже слилась с окружающей средой, почти сравнялась с ней по температуре, – попыталась пошутить я. Зубы стучали. – Я мимикрирую как могу.

– Ты так домимикрируешься до воспаления легких, ты с ума сошла? Почему в таком виде? Что-то случилось?

– Ничего не случилось, – упрямилась я, но Фая тут же нашла корень всего и выдернула его, как морковку.

– Сережа? Он обидел тебя? Что он сделал?

– Ты опять задаешь миллион вопросов, но не даешь мне ответить, Файка. Нет, не надо мне твоей дурацкой одежды, мне нравится погода, я люблю холод, он закаляет характер, а у меня явно проблемы с ним. Он у меня дурацкий и слабый, его нужно закалять, – я попыталась воспротивиться тому, что моя сестра стягивала с себя свитер, но она и малейшего внимания мне не уделила. Сопротивляться физически я не могла, мои руки меня почти не слушались.

– Пороть тебя некому, – ответила она на мою эскападу. – Пойдем.

– Вот она, моя жизнь! Снова я причиняю тебе беспокойство, и тебе приходится обо мне заботиться, – пробормотала я с отвращением. – Разве это нормально? Лучше бы ты бросила меня, может, толку было бы больше. Может быть, я бы сбила из сливок масло.

– Или утонула бы к чертям собачьим, – зло ответила Фая, утаскивая меня за собой.

Я пожала плечами:

– Ты права, это даже более вероятно. Помнишь, как ты всегда калякала в тетрадях по русскому? С помарками и исправлениями. А я всегда писала аккуратно и красиво, и ты бесилась, говорила, что я – живое доказательство маминой правоты.

– Потому что писать так чисто невозможно, – миролюбиво пробормотала сестра.

– Да, и что я – просто какой-то биоробот.

– И что?

– Так вот, можешь радоваться, свою жизнь я написала с ошибками, все перепачкала, и ничего не прочесть. Ужас, а не жизнь, понимаешь? Я сама ничего не могу разобрать. Еще и в тапках. А куда мы идем?

– К тебе домой, – сказала Фая, и я встала на месте, как упрямый осел.

– Не пойду, – категорически отказалась я.

– Да что случилось? – Файка закатила глаза.

– Что случилось? То, что я дура. И с чего я вообще взяла, что все можно начать сначала? У меня двое детей, Фая. Разведенная женщина – кому я нужна? Я ничего уже не перепишу начисто, потому что у жизни нет черновика. И я буду ее проживать дальше, разведенная и никому не нужная. Я ведь ничего не знаю об одиночестве. Это мне Сережа сказал, между прочим. Такой урок психологии, понимаешь?