Долгое молчание - Этьен ван Херден Страница 23

Здесь он каким-то образом всегда чувствовал спешку и ужас беспорядочного побега Испарившегося Карела. Какая ирония, думал он: когда нет ветра, и все вокруг спокойно, можно услышать топот копыт и грохот отчаянно раскачивающейся кареты, которая мчится слишком быстро, обезумев здесь, на открытой равнине; так же нелепо, как все отцовские планы и мечты.

Есть вещи, о которых мне хотелось бы рассказать тебе, Инджи Фридландер, думал он, но я не могу себе этого позволить. Потому что я знаю: как только я доверю их тебе, тут же попытаюсь забрать все назад. Неистово, изо всей силы.

Как будто ты их украла у меня.

19

В день, когда вода должна была, наконец, потечь, все собрались в Тернкоуте, гористом районе на востоке, за каменистыми равнинами.

Там был лорд из Англии, скучающий и озабоченный — он проходил по следам знаменитого исследователя и художника капитана Вильяма Гёрда и случайно оказался рядом в нужный момент. Был епископ в пурпурном одеянии с сияющим крестом на епископском посохе. Ангел сидел на стене плотины, чуть поодаль, охлаждая ноги в мелкой илистой воде.

Он смотрел на Марио Сальвиати, который не мог по-настоящему принимать участие в церемонии. Он смотрел на цаплю на другой стороне запруды, бродившую по мелководью и ловившую рыбу, словно она и не видела толпу людей и возбуждение на глубокой стороне запруды. Ангел окунул концы крыльев в воду. Он ждал.

Были также три сангомы, сидевшие на одеялах. Чернокожие рабочие вызвали их из Транскея своим таинственным способом связи, и они, одержимые с раннего утра духами предков, дрожали так сильно, что клацали зубами. Капитан Гёрд быстро зарисовывал их. Он прибыл поздно, в сопровождении Рогатки Ксэма, ведущего в поводу вьючного мула, и выглядел не очень хорошо. Когда он немного отдохнет, то закончит все пером и маслом. А сегодня следовало торопиться, чтобы поймать быстрые движения, широкие жесты, беспредельный пейзаж и этих людей, которые больше, чем сама жизнь…

Карета и лошади Большого Карела Берга стояли у стены плотины среди седанов и пикапов. Были и еще повозки с лошадьми, потому что этот регион как раз находился в переходном периоде от гужевого транспорта к автомобилю. Там был миссионер с потрепанной Библией и отвислой задницей; пастор, серьезный, с бойким языком; министр сельского хозяйства прислал своего доверенного секретаря — молодого человека в пенсне, который то и дело ускользал за куст, чтобы облегчиться, спасаясь от бесконечных молитв, приводящих в содрогание завываний сангом, благословений священников и школьников, размахивающих флагами.

А посреди всего этого стоял Большой Карел Берг. В те дни, во время подготовки к Большому Апартеиду, который стал законом в 1948 году, он был чем-то вроде головоломки: человек смешанных кровей, сын Меерласта Берга, короля моды, и Ирэн Лэмпэк, манекенщицы и модистки из Индонезии.

Его отец с одной стороны происходил от гугенотов, а с другой он приходился родственником капитану Вильяму Гёрду.

Имелись и другие предки, аборигены, но о них не говорилось, потому что Меерласт был человеком влиятельным, и йерсонендцы понимали, что в их же интересах помалкивать.

Мать Большого Карела появилась из «ниоткуда», как рассказывали. Как-то утром шикарный Меерласт приехал в коляске в город и остановился перед магазином. Он протянул руку, чтобы помочь леди выйти из коляски со складным верхом. Она сняла белые перчатки и элегантно вышла из коляски. Она была красавицей, эта индонезийская девушка, с грацией леопарда, вспоминали йерсонендцы, и цветом кожи, как у газели, которую наскальные художники-бушмены нарисовали на стенах пещеры.

Такими были родители Большого Карела, и он гордился ими. Его отец был баснословно богат и очарователен. В плохие времена смесь творческих способностей и страсть к золоту ввергла Меерласта Берга в жизнь плутовскую и расточительную, но он сумел удачно победить ее во время бума страусиных перьев.

А мать — такая утонченная девушка, определенно королевского рода, принцесса, модистка, художница с экзотического Востока.

И вот он, Большой Карел, стоит на стене плотины в первый день жизни канала стремительной воды. Совершенно неожиданно вы видите в нем затаенную эротическую элегантность его матери. Сегодня он в костюме, его блестящие черные волосы зачесаны назад; он похудел от напряжения и ожидания. Красивый и важный, он стоит там, высокий, как его шикарный отец; человек, который возвышается над всеми остальными людьми, человек, обладающий даром предвидения; он смотрит поверх собравшихся, поверх скамей со школьниками, поверх автомобилей, и колясок, и беспокойных лошадей, поверх чернокожих рабочих, скорчившихся под колючими акациями кара, поверх церемонно выложенных лопат и кирок (словно это выставка оружия), поверх Немого Итальяшки за каретой, вроде как потерянного теперь, когда все закончилось.

Так выглядел в тот день Большой Карел, говорили позже люди. Вид мечтателя, взгляд идеалиста — человек, который попытался при помощи величественных жестов уйти от ограничений, налагаемых на него из-за его смешанного происхождения, в то время, когда все усиливались разговоры о естественном разделении рас.

Возможно, Карел знал, к чему все идет; строгие законы, выселение коричневых семей с той улицы в Йерсоненде, которую позже назовут Дорогой Изгнания; другие идиотские поступки. Возможно, он хотел раз и навсегда купить себе белокожесть с помощью этого грандиозного проекта; купить гражданство с привилегированной стороны разделительного забора, который возведут через год или через десять лет.

— Старается для белых, — шептались люди, прикрывая рты руками. — Только посмотрите, как он там стоит, весь прямо раздулся от собственной важности.

И все-таки все они были там, потому что у всех имелся свой интерес. Весь Йерсоненд собрался там, чтобы посмотреть. Большой Карел бегло окинул их взглядом и устремил взор на далекую, подернутую дымкой вершину Горы Немыслимой.

Пока актриса читала стансы народного поэта — о воде, несущей облегчение сожженной земле, о стаях саранчи, пожирающей зелень вплоть до стеблей, о грозовых тучах, расцветающих над землей подобно цветной капусте — Большой Карел церемонно зарядил винтовку.

Когда поэма завершилась и последняя дрожащая рифма опустилась на дрожащую от восторга толпу, он выстрелил в воздух. Тут же несколько неотесанных фермеров выхватили свои ружья и дали несколько праздничных залпов. Нервный доверенный секретарь из министерства сельского хозяйства поднял шлюзовую перемычку: он долго сражался с подъемным механизмом, и пришлось оказать ему помощь, потому что мышцы его рук ослабли от слишком долгой конторской работы.

С клокочущим ревом вода хлынула из плотины в желоб и устремилась по каменному каналу с такой поразительной скоростью, что люди затаили дыхание.

— Видишь? Угол наклона сделан совершенно точно для максимального потока, — пробормотал Большой Карел, сияя от благодарности и облегчения, и встретился взглядом с Немым Итальяшкой — их глаза встретились в последний раз.

В последний ли? Что еще произойдет в следующий час? Не представляется возможным в точности выяснить или разгадать это. Но эта встреча взглядов была своего рода смычкой, хотя двое мужчин ничего об этом не знали; хотя ангел, давившийся от смеха, был единственным, кто понимал, что происходит; хотя ангел был единственным, кто в возбуждении расплескал крыльями воду.