Синагога и улица - Хаим Граде Страница 23

8

У каждой из трех дочерей реб Хизкии Тейтельбойма была особая, непохожая на сестер внешность и особенный цвет волос.

Старшая, разведенная Малка, выглядит такой же измученной и загнанной, как мать. От прежде густых волос и искорок в глазах ей остались жалкий пучок и погасший взгляд. Средняя сестра, лавочница Серл, была шатенкой. Ее волосы были расчесаны на пробор посредине. Бледное лицо, темные печальные глаза — от всего ее облика веяло скромностью, тихой и серой, как бедная суббота. Только у Итки, самой младшей сестры, было крепкое здоровое тело и груди, распирающие блузки и жакеты. Из-за полноты бедер все платья выглядели на ней слишком тесными, и она казалась ниже, чем на самом деле. Ее руки были тоже коротенькими, кожа — молочно-белой, губы — маленькими и свежими, глаза светились голубизной. Все ее ужимки были полны жизни, любопытства и насмешки. Она разговаривала громко, а смеялась еще громче — в полный голос. Улыбаясь, демонстрировала все зубы. Больше всего бросались в глаза две ее косы, скрученные на затылке и сияющие, как медь, раскаленная кузнечным огнем в мастерской ее отца. Поэтому ее так и называют во дворе Лейбы-Лейзера и во всех окрестных переулках — «слесарева Итка с медными косами».

Ее голос, ее смех, то, как она стояла и ходила, — все в ней было сотворено как будто назло ее отцу с согбенной спиной и с бескровным от постоянных постов лицом. Слесарь никак не мог додуматься, от кого она унаследовала такие рыжие косы, откуда у него взялась такая младшая дочь, каждый жест, каждый поворот головы которой — это вызов, это то, что несомненно должно быть запрещено самым строгим запретом. Хотя у реб Хизкии имелись претензии и к средней дочери Серл, она, по его мнению, все-таки отличалась от Итки, как день от ночи.

Если бы Итка слушалась отца, она осталась бы работать в продуктовой лавке матери, как ее сестра Серл. Однако Итка хотел стать продавщицей женской одежды в магазине на улице Широкой ^[88]. Реб Хизкия едва в обморок не упал: его дочь будет иметь дело с людьми с улицы? Но все были против него. Жена называла его сумасшедшим святошей. Старшая дочь, разведенка, кричала ему: «Ты хочешь перегородить Вилию щепкой?» Малка еще не простила отцу того, что он разлучил ее с мужем. Даже тихая Серл вмешалась:

— Отец, это ведь магазин женской, а не мужской одежды.

— Еще хуже, — отвечал слесарь. — Итка будет иметь дело с соблазном неприличных мод.

Тем не менее реб Хизкии не удалось добиться, чтобы младшая дочь осталась дома или работала бы продавщицей в лавке своей матери. Не имея иного выхода, отец нашел ей место в магазине реб Шефтла Миклишанского, который торговал скобяными изделиями. Реб Шефтл Миклишанский был богобоязненным и ученым евреем, старостой синагоги во дворе Лейбы-Лейзера. Помимо того что оба они молились в одной синагоге, и слесарь покупал у него необходимые материалы, они к тому же были едины в том, что нынешнее поколение сыновей — это поколение разрушителей. Оставить дочь у такого хозяина в качестве помощницы на кассе не опасно. Куски жести и кровельного железа, медные дверные ручки, висячие замки и ящики с гвоздями не могут соблазнить Итку. Покупатели — это крестьяне и пожилые ремесленники. Продавцами были сыновья и зятья реб Шефтеля Миклишанского, люди, которым далеко за сорок, а то и за пятьдесят, у них у самих уже взрослые дети.

Однако сразу же, как начала зарабатывать, Итка заявила, что должна снимать для себя комнатку, потому что в родительском доме ей слишком тесно. На этот раз реб Хизкия даже не рассердился. Он знал, что, пока жив, его младшая дочь этого не добьется. Он спокойно ответил, что жить отдельно от родителей Итка будет только после того, как выйдет замуж за парня, которого он сам для нее выберет. Если он отпустит ее жить одну, то не будет уверен, что она не моет и не расчесывает волосы по субботам.

— Ты же не разрешаешь мне стоять перед зеркалом и причесываться даже в будние дни, — возразила Итка.

— Посреди недели тоже нельзя. Еврейка должна прихорашиваться только для своего мужа, — ответил отец. — В таких косах, как у тебя, запутывается нечистый. Молодые люди, глядя на тебя, могут еще, чего доброго, согрешить неподобающими мыслями.

— Дай Бог, чтобы как можно больше парней засматривались на моих дочерей. Тогда они удачно выйдут замуж. Ты слыхал о таком, чтобы отец просил, чтобы его дочери никому не нравились? — раздраженно пожала плечами жена слесаря.

Злата всегда поддерживала детей, хотя и считала безумием и бессмысленной попыткой разозлить отца желание Итки жить одной. Но если отец такой святоша, неудивительно, что ей хочется убежать на край света.

Итка осталась жить у отца и работала в скобяном магазине Миклишанского. Свои заработки она тратила на наряды. Ее смех часто раздавался во дворе Лейбы-Лейзера, компанию она водила с торговками из лавок, а также с молодыми фабричными работницами, которые вели себя абсолютно свободно. Отцу приходилось утешать себя тем, что девица хотя бы не ходит в танцевальные залы и в театры. В том, что она туда не ходит, он был уверен, потому что в десять вечера она обязана была возвращаться домой. Реб Хизкия понимал, что лучшим лекарством было бы выдать Итку замуж за набожного парня. Но как он мог этого добиться от своей младшей дочери с медно-красными косами, если даже за Серл, которая ходила с платком на голове, ему приходилось следить во все глаза, чтобы она не встречалась с медником Йехиэлом-Михлом Генесом. Не доживут эти враги Израиля до того, чтобы его зятем стал парень, который сам себе устраивает сватовство!

Воскресное летнее утро. По польским законам магазины и мастерские должны быть закрыты в этот день недели. Соседи спят дольше, а слесарь реб Хизкия сидит в синагоге. Именно тогда Итка любит выходить на крыльцо посреди расчесывания своих густых волос. Так сладко и приятно, когда солнечные лучи сушат влажные волосы, греют, гладят и щекочут шею и лицо. Ее прищуренные глаза видят сквозь ресницы, как золотые солнечные лучи превращаются в голубые искры. Конечно, отец сказал бы, что это соблазн зла, но Итка чувствует: это прекрасный мир зовет ее наружу. Все ей интересно, все вызывает веселый смех. Еще больше ей нравится, когда ею восхищаются. Но парни еще спят. Только один Мойшеле Мунвас, выбритый и с закрученными усами, сидит в белой рубашке в своей комнате у раскрытого низенького окна и смотрит наружу.

Итка постоянно смеется над обивщиком.

— Что они в нем находят, эти женщины? — спрашивает она своих подруг. — Мне кажется, он не столько бабник, сколько сам похож на бабу!

А подруги поражаются, откуда слесарева Итка так разбирается в мужчинах. Теперь она кричит через пустой двор девушке, которой не видно и не слышно:

— Йохеле, ты уже готова?

Одновременно она расчесывает коричневым гребешком свои темно-рыжие волосы и кокетливо забрасывает их на плечо. Потом она захватывает с другой стороны головы еще одну прядь и пробегает по ней пальцами так легко и проворно, как арфистка по струнам, прежде чем начинает играть.