Предатель ада - Павел Пепперштейн Страница 23

— Эй, Колька, просыпайся на хуй, там за Лебединкой в Черной бухте до хера людей ебутся. Побежали смотреть! — восторженно звенела в окне детская голова Жужи, обвешанная недавно заплетенными на растаманский манер светлокурыми дредами.

— Иди в пизду, Жужло, — строго возразил Колян, но все же привстал и потянулся к сигаретам Bond. Взрослых сейчас на даче не было, поэтому Коля курил в койке. Закурив сигарету, Коля осознал смысл услышанного.

— Шо за люди? Почему ебутся? Экстазов нажрались или шо? — хмуро спросил он, выпуская дым в провисший фанерный потолок.

— Да хер их знает, почему ебутся, но их там до ебаной жопы! — восторженно отреагировал Мелкий. — Прикинь, девки, чуваки, все голые, и все шпарятся прямо в море. Пиздец. Одевайся на хуй, пошли, ты еще такого не видел, блядь!

— Та ебать, шо я не видел? Все я видел, — лениво сказал Колян, но все же натянул штаны, майку и кроссовки, прикидывая, че за объебосники могут пилиться кучей в Черной бухте в столь ранний утренний час. — А, так это, наверно, порнофильм сымают, как в прошлом году, — догадался Колян.

— Не, там камер нету, ни одной… — возразил Мелкий. — Я с Лебединки смотрел, оттуда все видно… Там вообще никого нету, кроме них, а их человек двести, и все шпарятся…

— Двести? — не поверил Колян. — Пиздишь, небось?

Но тем не менее понял, что надо идти зырить расклад, пока расклад не смыло пеной: что-то присутствовало вытаращенное в звонком голосе Жужи.

Коля перемахнул через подоконник, царским жестом предложил Жуже сигарету Bond, и вскоре два бондовских огонька ушли в соленый туман, исчезая в сторону приморских откосов.

Больше никто и нигде не встречал этих ребят.

Франческа Торелли уходила все дальше от дома барона Тугано в своих горно-приморских блужданиях: то ли она искала Оргию (чтобы прояснить ее загадочную природу), то ли бродила в поисках покоя, то ли просто летнее томление вело ее по скалам. Лето все длилось, все не кончалось, оно становилось жарче и бесконечнее, оно лилось, как горячая стеклянная сопля, и наступил в этом потоке день, когда она снова увидела Оргию.

Все случилось как в прошлый раз: так же тревожно кружились чайки, так же облако смешанных мелких стонов и вскриков висело над скалами. Франческа подбиралась к таинственному явлению ближе и ближе, прячась за камнями, и чем ближе подбиралась она, тем страннее становилось ее состояние. Словно она подкрадывалась к гигантскому блюду живых устриц: резкий запах моря усиливался, Франческа была как под гипнозом, ее словно подхватило соленым сильным течением.

Она подбиралась все ближе, как подхваченная течением, повинуясь магнитному потоку, стонам, непостижимости происходящего. И вдруг пальцы, хлынувшие из-за камня, — нежные, девичьи, мокрые, — сжали ее узкую босую ступню. И сразу же электрический заряд неведомого ранее абсолютно странного наслаждения пронзил ее изумленное тело. И уже совсем близко от нее, уже вокруг нее, в пенных разрушающихся лабиринтах волн, руки сплетались с руками, и отовсюду смотрели глаза цвета моря, высвеченного солнцем: это существо по имени Оргия Икс смотрело на нее сотней морских глаз. Соленые губы, созданные лишь для поцелуев, улыбались ей с той насмешливой беззащитностью наслаждения, которая, наверное, наполняла бы до краев мысли танцующих водорослей, мысли божественного планктона, мысли пены, мысли сверкающих в море камней, если бы эти создания не только плясали в водах, цвели, вращались и громоздились, но снисходили бы к мыслям. Однако зачем этим святым созданиям мысли?

И вот уже не одна рука, а десятки русалочьих рук, влажных, прохладных и нежных, скользили по ее телу, она взасос целовала губы, остро пахнущие морской волной, по ее лицу катились чьи-то мокрые волосы с привкусом спирулины, токи донных ландшафтов вплетались в ее извивающийся состав, отростки маракотовых бездн проникали в нее, словно щупальца самого моря, лица всплывали за лицами, как чешуйки гигантской золотой рыбы, проглотившей рыбака и рыбачку, лица, блаженно искаженные вечным оргазмом, изласканные, смеющиеся вместе с морем.

Она кричала то ли от наслаждения, то ли от изумления, и крик ее висел над бухтой вместе с криками чаек, и в полубреду ей чудилось, что все эти лица — бесконечные отражения лиц Петрантонио и Элоизы. Но кто знает, какими были в действительности лица той одинокой парочки, молодой, красивой и беспечной, которая оказалась случайно, сплетенная воедино, в эпицентре испытаний секретного оружия?

Вскоре барон Тугано заявил в полицию об исчезновении племянницы, проводившей летние каникулы в его имении. Ее сочли утонувшей, тело не обнаружили, но на одном из прибрежных камней нашли ее вещи: шорты, iPod, мобильный телефон, мужскую соломенную шляпу, кроссовки, бумагу для самокруток и маленький блокнот, на последней странице которого красным маркером нарисованы три креста.

2007

Рай Эйзенштейна

Когда Эйзенштейн умер, душа его очутилась в детской коляске, бесконечно скатывающейся по бесконечной лестнице. Сверху вечно наступала ангельская рать, белоснежная, плотноперьевая, слаженно топающая сияющими сапогами. Эйзенштейна дико трясло и подбрасывало на бесчисленных ступенях вечности, но это не мешало ему — он сосредоточенно смотрел на поток пуль, слитых из небесного серебра, которые постоянно проносились над коляской, сверкая отсветами сотен радуг. Но ни одна пуля не достигала цели, потому что на всем протяжении бесконечной лестницы не было никого и ничего, кроме ангельской рати и одинокой коляски, скатывающейся по ступеням.

Эйзенштейн, младенец с гигантским лбом, лежал в коляске и улыбался. И ад его казался ему раем.

2009

Синтез правой и левой мысли

В таверне Пансы нечасто случалось много посетителей. Слишком уж в глухой местности торчала эта таверна, одинокая, словно зуб во рту у нищего, окруженная со всех сторон пустошью. На крыше приземистого домика светилось розовым светом свитое из мерцающих ламп сомбреро, и старый Панса гордился, что видно его далеко. Сомбреро переливалось розовым светом, лживо обещая развлечения более развратные, чем те, что могла в действительности предложить таверна. Иногда заезжали шумные веселые гринго в разнокалиберных автомобилях, благо граница недалеко, но хорошие дороги шли не здесь, и старый и тупой Панса все никак не мог ублажить свою жадность. Вместо этого он жирел, старел и тупел в кроткой сонной злобе, куря и покусывая свои отвратительные усы. Но в ту холодную ночь прибыло человек пятнадцать, и все порознь. Кто приехал на джипе, кто на раздолбанном кадиллаке, кто на мотоцикле, а некие даже явились верхом или пришли пешком. Были среди них и мужчины, и женщины: возраст разный, одежда тоже. В основном мексиканцы, но попалась и парочка иностранцев.

Все заказывали еду, пиво и кофе. К дрянной текиле, которую Панса считал превосходной, никто даже пальцем не притронулся. Народ подобрался необщительный, и хотя в таверне стало непривычно людно, но все молчали — только маленький ядовитый телевизор над баром что-то рассказывал о спорте. Люди ели, курили сигареты, а затем, оставив то, на чем они приехали сюда, на широком грязном дворе Пансы, все они поочередно куда-то ушли.