Ненависть к тюльпанам - Ричард Лури Страница 23

Некоторые городские пьяницы были местными знаменитостями из-за их «способностей». Один из них мог спеть национальный гимн задом наперёд. Другой поедал на спор толчёное стекло; а ещё один, по прозвищу Балагур, умел цитировать голландских классиков на любую заданную тему. Таким способом они добывали деньги на спиртное.

* * *

Именно Балагур на моих глазах упал в канал весенним днём 1944 года, когда я нёс фасоль в дом на набережной Херейн. Прохожие, собравшиеся на мосту, выкриками комментировали происшествие. Мне не хотелось опаздывать с доставкой, но и пропустить зрелище тоже было жалко. Ранец в тот день был тяжёлый, однако я не посмел снять его и поставить на мост.

Борода и волосы Балагура были угольно-чёрные, острый подбородок выдавался при разговоре вперёд, как у многих беззубых людей. Глаза сверкали яркой голубизной, заметной даже с моста. Сначала он отвечал прибаутками, но отдельным крикунам посоветовал заткнуть языками свои задницы.

— Ты бы лучше вылез из воды, а то можешь умереть!

— Это молодой может умереть, а старый — должен!

— Тогда у тебя не так уж много времени, старик!

— И мы, и время — во власти Божьей!

— Ты, должно быть, сам придумываешь половину своих поговорок!

— Мир любит быть одураченным!

В этот момент глаза Балагура встретились с моими, и меня охватило странное чувство, что он заглянул в моё нутро, проверяя — понял ли я, что он подразумевал под смертью, и Богом, и временем, и миром, который любит быть одураченным.

Я ощутил головокружение и вцепился в перила…

В сознание я вернулся благодаря лямкам ранца, резавшим мне плечи. Пора было идти. Колокола близкой церкви Весткёрк уже пробили пять часов.

* * *

По этому адресу я уже приходил несколько раз. Вежливая пожилая женщина на нижнем этаже, всегда одетая в один и тот же желтовато-коричневый свитер, приглашала меня войти и угощала чаем, приготовленным на дровяной печке. Она была не только искренне гостеприимна, но ещё и не хотела, чтобы я вошёл и вышел слишком быстро, — это могло бы вызвать подозрение.

Когда я уходил, она обычно давала мне старые газеты и деревянные обрезки:

— Для твоего домашнего очага!

Но так было нужно и затем, чтобы ранец не выглядел при выходе пустым, будучи внесён наполненным.

Она носила очки, делавшие её глаза похожими на рыб в аквариуме, а в остальном была вполне приятная и умная женщина.

Я волновался, что задержался на мосту в то время, как она ждала моего прихода. Возможно, там были и другие люди, ожидавшие еду, пока я любовался пьяницей в канале!

Выйдя на набережную Херейн, я ускорил шаги, глядя себе под ноги. Поэтому я не заметил небольшое скопление людей перед нужным мне домом, пока почти не упёрся в них.

Это была полиция, выводившая людей из дверей и сажавшая их в полицейский фургон.

Крепкая рука вцепилась в моё плечо сзади, и ужасная мысль тут же пронзила меня: «Это конец!!! Она сообщила полиции, что придёт мальчик и принесёт продукты! Они дожидались меня!»

— Не двигайся! — послышался голос у меня за спиной. — Делай, что я скажу!

Голос показался мне знакомым, но я был слишком напуган, чтобы распознать его…

Мгновение спустя — пальцы продолжали сжимать моё плечо — он тихо произнёс:

— Всё в порядке! Мы идём, неторопливо прогуливаясь, мимо этого дома, просто два человека, занятые беседой и совсем не интересующиеся арестом нескольких прятавшихся евреев!

Как только прозвучало слово евреев, я узнал его — это был Крыса с моей работы! Всё еще смущённый, но уже менее испуганный, я посмотрел на него, и мы бок о бок двинулись дальше.

— Хорошо, что ты опоздал, — шепнул он. — Иначе тоже попал бы в облаву!

В этот момент полиция вывела из дома ту самую пожилую женщину в больших очках. На ней был знакомый мне коричневый свитер. Заметив меня, она грустно улыбнулась.

Крыса продолжал шёпотом информировать меня:

— Кто-то позвонил нам и предупредил об аресте, вот хозяин и послал меня найти тебя; он беспокоился, что ты можешь влипнуть!

На секундочку я загордился, что сам хозяин беспокоился обо мне, но тут же понял — его беспокоило, что я скажу полиции о том, где я взял доставляемые продукты.

«А что, если Крыса — один из тех, кто доносит в полицию? — подумал я. — Он ждал меня, чтобы я не пришёл во время ареста и не выдал тайную систему по распространению продовольствия со склада! Ведь она помогает ему находить укрытия евреев, а за это он получает плату!»

— Что делать с фасолью? — спросил я, когда мы отошли подальше от опасного места.

— Можешь взять её себе!

— Разве я не должен вернуть её на склад?

— Нет, она была оплачена вперёд!

Так я пришёл в этот день домой Фасолевым Героем!

Мать убрала часть фасоли, а остальное стала варить, и кухня сразу празднично преобразилась, наполнившись запахом изобилия впервые за эти годы.

Отец стоял, опершись на дверной косяк, и глотал эрзац-кофе, пока я подробно рассказывал свою историю: про пьянчужку, спасшего мою жизнь; про несчастную пожилую женщину в коричневом свитере; про Крысу, который, может быть, и порядочный человек, но, скорее всего, нет.

Я излагал события для обоих родителей, но адресовал рассказ отцу, чтобы он не увидел опять опасную глупость в моём поступке, в краже гораздо большего, чем он позволил мне.

В этот момент раздался негромкий стук во входную дверь.

Я немедленно вообразил, что это хозяин явился за своей фасолью, что произошла ошибка — никто не платил за неё, а Крыса не знал или солгал.

— Пойди, узнай, в чём дело? — попросила мать ласковым голосом.

Она по-прежнему боялась подходить к дверям.

Отец слегка коснулся моего плеча, пока я миновал его на пути к двери, но я не понял, что означал его жест.

Я открыл дверь и увидел Франса в солдатской форме, сидевшего в инвалидном кресле на колёсиках. Несмотря на одеяло, покрывавшее его колени, я мгновенно понял, что у него нет ног.