Черная Вдова. Крымские легенды (сборник) - Сергей Могилевцев Страница 23

Итак, в последнее десятилетие двадцатого века, – века, ушедшего от нас уже навсегда, – в Алушту приехал один молодой, и не слишком известный московский поэт, подающий, тем не менее, по мнению друзей, очень большие надежды. Он решил немного пожить здесь, и подлечить расшатанные за последние годы нервы, пользуясь покоем и тишиной небольшого приморского города. Сняв комнату у какой-то старушки совсем рядом с морем, он каждый день гулял по набережной, чувствуя, как силы вновь возвращаются к нему, и ему опять хочется писать стихи, воспевая такие давно забытые им вещи, как искренняя любовь, красота природы, свежесть раннего весеннего утра, взгляд незнакомой женщины, внезапно улыбнувшейся ему в чужой и безликой толпе. Он подолгу стоял на вдававшемся в море бетонном волнорезе, и наблюдал за стаей лебедей, неизвестно как оказавшихся здесь, которые изгибали свои длинные шеи, и выхватывали из воды куски хлеба и булок, в изобилии кидаемых им отдыхающими и местными жителями. Рядом с лебедями сновали, как маленькие лодки, серые нырки и утки, норовя ухватить свою часть добычи, а в небе с криком кружили чайки, считающие эту территорию своей, и негодующие на появление здесь гордых и спокойных чужаков, к которым было привлечено всеобщее внимание. Лебеди, чайки и утки совсем успокоили Андрея П. (так звали приехавшего в Алушту поэта), и он уже начал подумывать о том, что скоро надо возвращаться в Москву, и приступать к своим ежедневным обязанностям поэта, то есть писать по ночам стихи, выкуривая огромное количество сигарет и выпивая неисчислимое количество алкоголя, ходить по редакциям, спорить до хрипоты с друзьями, волочиться за очередной, холодной, рыжеволосой, абсолютно ему ненужной, к тому же косоглазой и имеющей спереди огромную золотую фиксу красавицей-редакторшей, – он уже начал подумывать о возвращении, как вдруг странное и досадное происшествие ненадолго нарушило его, казалось бы, обретенный покой. Дело в том, что за ним начал неотступно ходить какой-то неряшливый хромой человек, одетый в тельняшку и поношенный матросский бушлат с одной или двумя болтающимися на нитках пуговицами, и отвязаться от него Андрей П., сколько ни старался, не мог. Назойливый хромец настойчиво поджидал его возле дома, лениво прислонясь к изгороди, и куря дешевые вонючие папиросы, дым которых достигал до второго этажа, где находилась комната Андрея, и следовал за ним неотступно, как тень, или как привидение, приводя поэта в состояние растерянности и даже ужаса. На вопрос, что это за человек, хозяйка Андрея ответила, что это, очевидно, один из местных хромых, которых в городе великое множество, и которые, по ее мнению, вообще составляют большую часть здешнего населения, и что раз уж он начал преследовать Андрея, то это добром не кончатся. Лучше всего, по ее мнению, поэту вообще уехать отсюда, потому что хромые наверняка выбрали его своей жертвой, и теперь или сделают его таким же хромым, как они сами, или вообще убьют, а мясо пустят на чебуреки и плов, которые затем продадут на набережной отдыхающим, деньги же потратят на водку и на портвейн в ожидании новой жертвы.

Признаться, Андрей П. ни капли не поверил старухе, которая, кажется, тоже прихрамывала, и привыкла, очевидно, рассказывать байки отдыхающим, заранее ждущим от местной экзотики необыкновенных приключений и чудес. Он решил объясниться с настойчивым хромцом, и потребовать оставить его в покое, но это ни к чему не привело, потому что хромец всячески уклонялся от разговора, нагло щерил свои желтые зубы с зажатой в них дешевой папироской, и скрывался в каком-нибудь узком переулке, которых здесь было великое множество, оставляя Андрея ни с чем. Промучившись так несколько дней, и даже перестав спать по ночам, Андрей действительно решил уехать из города, досадуя на то, что вообще появился здесь, и проклиная местные жестокие нравы. Масла в огонь подлила еще и старуха своими рассказами о свирепых хромцах, подлинных хозяевах этих благословенных мест, которые по ночам превращаются в козлов, и прыгают по горным вершинам и кручам, а днем пьянствуют в местных пивнушках и барах, и преследуют очередную приглянувшуюся им жертву. Признаться, было от чего начать сходить с ума молодому московскому поэту с расшатанными за долгие годы нервами!

Однажды рано утром, в день своего отъезда, поэт в последний раз вышел на набережную (Андрей П. решил уехать сегодняшним вечером), и внезапно увидел, что она заполнена множеством хромых людей, одетых в тельняшки и поношенные бушлаты, один в один похожих на его страшного преследователя, державших в щербатых зубах вонючие потухшие сигареты, и помешивающих в огромных котлах какое-то отвратительное и смрадное варево. Вся набережная была уставлена этими огромными закопченными котлами, и хромцы, нелепо приседая над ними на своих кривых ногах, сосредоточенно помешивали внутри огромными грязными палками, и ласково улыбались Андрею, делая ему приглашающие знаки руками. Немного помедлив, Андрей подошел к хромцам. Вблизи они были еще страшнее, чем издали! В свете призрачного и сырого осеннего утра они действительно походили не то на демонов, не то на козлов, справлявших здесь свой страшный шабаш, а костры, пылавшие под их котлами, походили на адские огни, пылающие в преисподней. Ими была заполнена от начала до конца вся набережная. Тысячи, десятки тысяч хромцов, практически все население города, окружило со всех сторон несчастного Андрея, и начало вокруг него неистовые игры и пляски, смысла которых он никак не мог понять. Потом его начали раздевать, противно щекоча при этом, причем женщины-хромцы шептали ему на ухо непристойные слова, а молоденькие хромые девушки, совсем голые, тянули за руки в разные стороны, и хохотали так весело и так страшно, что Андрей от этого хохота начал терять сознание. Последнее, что он помнил, это то, как его, совсем голого, бросили в огромный котел, и, насыпав сверху риса, моркови, лука и чеснока, все это посолив и густо засыпав перцем, начали мешать огромной и страшной палкой, отчего он совсем задохнулся, и превратился в ароматный и вкусный плов, который днем продавали на чистой и тщательно выметенной набережной доверчивым отдыхающим.

Очнулся Андрей через несколько дней возле какой-то пивнушки в обществе своего давнего хромого знакомого. Он теперь сам был хромым, на нем была одета старая, ветхая, местами прорванная тельняшка и такой же старый, с оторванными пуговицами бушлат. Он стал одним из бесчисленного множества хромцов этого города, и только лишь смутно помнил, что когда-то был молодым, подающим очень большие надежды московским поэтом. Днем он пьянствовал, курил дешевые и вонючие папиросы, и подыскивал очередную приезжую жертву, которую можно было заманить в свои сети, обобрав до нитки, и свести с ума, сделав в итоге таким же хищным и жестоким хромцом, как он сам. Ему было на все наплевать, он жил единственным днем, от одного стакана дешевого вина до другого, и считал такую жизнь вполне нормальной, искренне презирая всех остальных, а также весь прочий мир, в котором звучит музыка, сочиняются по ночам стихи, и делаются признания рыжим и косоглазым редакторшам в издательствах в журналах. Точно такими же были его хромые собратья, составляющие, по мнению знакомой ему старухи, большую часть населения города. Старуха, кстати, благополучно продала оставшиеся от него вещи, а самого поэта никто не искал, потому что у него не было родственников. Только лишь что-то из его коллег по перу вспомнил про два или три неплохо написанных стихотворения, принадлежавших неизвестно куда исчезнувшему поэту, но потом и о них забыли.