Семь признаков счастья (сборник) - Олег Рой Страница 23

Человеческая память играет с нами в странные игры. Она высвечивает то плохое, то хорошее. Кажется, вот только что было золотое, полное солнечного света детство. Или счастливое, как предутренняя розовая дымка, студенчество. То время кажется тебе идеальным, забываешь, как в восьмом классе жизнь казалась оконченной из-за поставленной в четверти тройки по физике, которую никак нельзя было показать родителям, и ты в отчаянии даже хотел сбежать из дома. Или как жил на стипендию, вечно голодный, невыспавшийся и злой. Все тонет в волнах памяти, как в солнечном летнем мареве теряются детали пейзажа; и нет-нет да выныривает из потаенных глубин легкая улыбка девушки, которую целовал в семнадцать, или мамины теплые руки; и все кажется добрым, чудным, светлым, но слегка размытым, как на старой фотопленке.

И лишь по-настоящему важные вещи остаются запечатленными в памяти четко и точно. Первый толчок в животе у жены – и ее лицо озаряется радостью, она прижимает мою руку к своему животу, а я жду, жду, что сын ответит на прикосновение. «Сын, это я, папа». Он отвечает. Еще толчок. И я понимаю, что моя жизнь навсегда изменилась, потому что есть он. Сын.

Я помню его плач, похожий на жалобное мяуканье: это крошечное существо только несколько дней назад появилось на свет, и все непривычное – звуки, голоса, ощущения – становится резче, четче, нет тишины, темноты и постоянного тепла, в которых он провел девять месяцев у матери в животе. И сын плачет просто от того, что его мир стал иным. Я беру крохотную руку со смешными розовыми пальчиками и снова шепчу: «Это я». Он затихает, погружается в сон, и его личико становится таким серьезным и трогательным, что от нежности сжимается сердце.

А потом у него начинаются колики, и он засыпает только у меня на груди – усталый, измученный новым состоянием организма, который просто должен вырасти. Я поддерживаю маленькую голову – он помещается у меня на одной руке, весь! – и думаю о том, что когда-нибудь мой сын будет поддерживать меня, когда-нибудь мы поменяемся ролями. А сейчас у меня на груди это крохотное существо наконец спит, и нет ничего в этом мире важнее, все мироздание сосредоточилось здесь, в моих руках.

Первым его словом было, конечно, «мама». Но я каждый раз слышал «папа». Ты звал меня, сын?

Первое слово, первая ложка каши, первые шаги, первый раз в первый класс, первая влюбленность…

Помню, он однажды подрался в школе. До крови. И вот мы оба в кабинете директора, под суровым взглядом которого у меня возникает чувство, что виноваты мы с сыном оба, на пару. Сын сидит рядом и угрюмо разглаживает ботинком потертый ковер. Когда мы вышли из школы, он ждал нагоняя, а я обнял его за плечи и сказал: «Ты поступил как мужчина и не дал в обиду ни себя, ни друга. Я буду последним, кто тебя осудит, сын. Пойдем-ка съедим по мороженому». Я до сих пор ощущаю на языке вкус этого пломбира и вижу счастливые глаза сына.

Я знаю многих людей, которые хорошо помнят себя лет с трех: кому-то папа подарил неваляшку, кого-то повели в зоопарк, и он видел там слона, а кто-то может в деталях воспроизвести интерьер комнаты, в которой жил. Иные и вовсе рассказывают о событиях, произошедших с ними еще в пеленках, припоминают детали, о которых не могли ни от кого услышать.

Со мной же все иначе. Хоть я на память с детства не жалуюсь и тоже могу порассказать всякого, однако все воспоминания до рождения сына ничем не отличаются от слышанного с чужих слов: где заканчивается то, что я сам помню, а где начинается то, о чем рассказывали мама или друзья, разделить сложно. Яркие и реалистичные, достоверные, настоящие, живые и всамделишные отрезки моей жизни, навсегда отчетливо запечатленные во мне, – все они связаны только с сыном, начинаются лишь с его появления на свет.

Иной раз так бывает, что одна встреча изменяет судьбу. Вот жил себе человек и жил, ходил на работу, возвращался и ужинал в одиночестве, иногда сидел с друзьями или навещал мать, а цели не было: и сам не знал, зачем небо коптит, а потом вдруг встретил женщину, впервые полюбил, и все сразу сложилось – и цель, и смысл, и второе дыхание, радость и ощущение настоящего, важного мгновения. Или жил-был молодой художник, днем обтачивал детали на заводе, работая, чтобы прокормиться, а ночами рисовал картины. Но вот однажды он показал пару эскизов нужному человеку – и завертелось: выставки, заказы, слава… Счастливая перемена? А может быть, просто возвращение к себе, на свой истинный путь.

Можно встретить верного друга или Учителя, без которого ты никогда не стал бы тем, кто ты есть. А можно и не встретить. Столько людей проживают обычную, серую жизнь, так и не повстречав нужного человека, не открыв в себе сокровенных тайн, которые отзываются только в ответ на тщательно взращиваемое обоюдное чувство любви, уважения, привязанности, приязни и нужности. И этих людей, как распустившиеся, но так и не давшие завязей цветы, очень жаль. Люди-пустоцветы иногда даже и не замечают, что с ними что-то не так, но однажды задаются вопросом «А зачем все это было? Зачем вся моя жизнь?», но так и не находят ответа. Ведь приходит время, когда исчезает все наносное, лишнее, как унесенный дыханием одуванчиковый пух, и тогда остается только главное.

Мне повезло. Той самой судьбоносной встречей для меня стало рождение сына. Еще до его появления на свет я начал испытывать совершенно незнакомые доселе ощущения. Чувство близости, трепета и огромной, всепоглощающей любви к человеку, которого ты еще не знаешь, но уже очень ждешь. А когда на моих руках впервые оказалось крошечное существо со сморщенным личиком, я понял, для чего прожил на свете столько лет, и узнал, для чего (а точнее, для кого) я буду жить дальше.

Первый раз в детский сад его вел именно я. Маленькая ручка задержалась в моей руке, когда он застыл на пороге большой комнаты, полной игрушек и незнакомых детей, и потянул меня вниз. Я наклонился. «Папа, ты же не уйдешь, ты же будешь рядом?» – прошептал он мне на ухо, обдавая горячим дыханием. «Я всегда буду рядом». А потом он отпускает меня, набирает полную грудь воздуха для смелости и идет в свою группу. Смело подходит к мальчишкам, знакомится и… напрочь забывает про меня. А я сижу в коридоре, пока не приходит пора забирать его домой.

– Папа, ты все это время был здесь?

– Я же обещал, что никуда не уйду.

– Я люблю тебя, папа.

И я всегда был рядом. Я брал его с собой в спортивную секцию: маленькие ручки колотили большую грушу; на работу – пока я вел уроки, старшеклассники носились с ним по всему интернату; в театр – затаив дыхание, он смотрел, как танцует белый лебедь. Мы были неразлучны.