В предчувствии апокалипсиса - Валерий Сдобняков Страница 23

B. C. И не единожды ранен.

А. П. В итоге победил русский солдат, как это и произошло в сражении двух наших армий во Второй мировой войне. Но этот солдат, старшина, оказался сифилитиком. И вот представляете – символ России, воин, а насквозь прогнил, и жить ему оставалось, возможно, недолго. Этот, по мнению редакторов, безнравственный эпизод Астафьеву предложили убрать в «Новом мире» – он отказался. В журнале «Москва» – отказался. После этого он и принёс рукопись в «Наш современник», где долгое время был членом редколлегии журнала (тогда в нём главенствовал поэт Сергей Викулов), видимо понимая, что больше её нести некуда – все три журнала, которых могло заинтересовать произведение о русской жизни, «Пастуха и пастушку» не приняли. Я в то время в «Нашем современнике» проработал семь месяцев и был свидетелем всех перепитий.

B. C. До этого Виктор Петрович уже разругался с журналом «Молодая гвардия», где в своё время начинал «покорение» всесоюзного литературного Олимпа.

А. П. С «Молодой гвардией» он разругался давно и по другим, скажем так – оценочным – принципам. Но заведующий отделом прозы «Нашего современника» Вячеслав Марченко, сам хороший прозаик, поехал в Вологду, где тогда жил Астафьев, встретился с писателем и убедил Виктора Петровича, который тоже понимал, что больше вариантов для публикации рукописи у него не осталось, снять не устраивающий редакцию эпизод.

К сожалению, эта замечательная повесть не была по достоинству оценена. Она оказалась очень неожиданной в ряду военных романов и повестей. Но укрепила писательское имя автора. Я всё это рассказываю, потому что был свидетелем происходивших событий.

И вот, когда зашёл разговор о «Зрячем посохе», то Алексеев предложил мне поехать к Астафьеву. Я отказался по той простой причине, что в редакции не всем сотрудникам нравилась моя позиция отстаивания талантливых, но неудобных для цензуры произведений. У меня был (да и остался) такой характер – если я уверен в каком-то произведении, уверен, что оно принесёт пользу журналу, будет интересно читателю, важно для него, то я настаивал на непременной его публикации. Далеко не всем такая моя позиция нравилась. С Алексеевым же у меня сложились такие отношения потому, что он понял – поэзию я люблю и понимаю её. После нескольких трудно проходимых публикаций, на которых я настаивал, и они вызывали в литературной критике большой интерес, становились явлениями литературной жизни, – он полностью стал мне доверять. Можем вспомнить, что именно я настойчиво пробивал в «Москве» такие большие поэмы, как «Золотая гора» Юрия Кузнецова (впервые – до этого её никто не соглашался публиковать), Владимира Соколова «Сюжет» (её также завернули во всех перечисленных мною журналах), то же было с «Женитьбой дон Жуана» Василия Фёдорова, которую хотела напечатать «Молодая гвардия», но цензура не пропустила (о чём уже писал журнал «Вертикаль»). А тут вдруг исповедальная проза с элементами отстрой публицистики.

Астафьев, получив ту, отосланную мною телеграмму, ответил, что отдаст её «Москве» при одном условии – если мы ничего не тронем в рукописи. Нужно было кому-то ехать к писателю, работать с ним по подготовке рукописи к печати. Я по известным причинам от поездки отказался, но посоветовал Михаилу Николаевичу съездить в Красноярск самому. Алексеев как-то замялся, но всё-таки полетел. Я тогда ещё не знал, что за сложности были в их отношениях. Только потом мне стало известно, что Астафьева с Алексеевым столкнула друг с другом тогдашняя заведующая отделом прозы «Москвы», умная, волевая, но иных литературных пристрастий женщина.

В Красноярске главный редактор встретился с Астафьевым. Они спокойно и умно поговорили, недоразумения рассеялись. Алексеев вернулся радостный и сказал, что всё в порядке, «Зрячий посох» будем печатать.

Но проблема заключалась ещё и в том, что, кроме того эпизода из «Пастуха и пасту пеки», что в своё время стал преградой в отношениях между двумя писателями, существовала ещё и довольно бурная литературная жизнь. А поскольку Астафьев то печатался, то не был печатаем в разных журналах поскольку он был резок и обидчив, то много всего нелицеприятного наговорил и написал в адрес своих, как ему казалось, обидчиков.

B. C. Например?

А. П. Например, о заместителе главного редактора «Молодой гвардии» Василии Дмитриевиче Фёдорове, который и отверг астафьевскую повесть.

B. C. Ну, Виктор Петрович всегда отличался резкостью в своих оценках.

А. П. Но и Василий Дмитриевич оказался не из робкого десятка. Вот и схлеснулись два русских писателя. Астафьев в своих мемуарах писал: «Много я ортодоксов, демагогов и убогих патриотов повидал за сорок-то с лишним лет в нашей затурканной литературе, много неприятностей, ударов и ужасов пережил, но того, что произошло в кабинете любимого не только мною поэта Василия Дмитриевича Федорова, которого я впервые видел воочию, ни тогда, ни после встречать мне не доводилось. В чем только не упрекал меня, в чем не обличал, чего не городил поэт Федоров – и все с «идейной точки зрения». Память почти ничего не удержала из той беседы, настолько я был ошеломлен и ошарашен нравоучениями, но обвинение в том, что я оскорбил советских женщин, все же застряло занозой в моем воспаленном мозгу. Позднее я подружусь с Василием Дмитриевичем, моим земляком, талантливейшим поэтом и пойму, что таким людям, как он, доверять возглавлять что-либо и руководить чем-либо нельзя, не полагается – они не для того рождены». (Из 2-го тома 15-томного собрания его сочинений). Вот так! И, наверное, Астафьев тут был прав. Даже наверняка прав. Но как резко! Непростая ситуация возникла у прочитавших его «Зрячий посох» членов редколлегии журнала. Мало того, что «демократическая печать» во всю ругает наши журналы, тут ещё и неистовый Астафьев со своей правдой…

B. C. Это было как раз время «разгула перестройки», начало активной её фазы?

А. П. Верно. Алексеев попал в сложное положение. Он вроде бы и публикацию пообещал, и в то же время, не мог этого сделать без ущерба в отношениях со своими единомышленниками. Мог последовать разрыв добрых отношений и с «Нашим современником», и с «Молодой гвардией». Да и в адрес «Москвы» Астафьев в своём «благородном гневе» тоже успел наговорить много неуважительного, оскорбительного, жестокого. Были сомнения, но всё-таки публикация «Зрячего посоха» состоялась. Книга вышла в первых номерах 1988 года – в тех же номерах, в которых мы начали публиковать и «Историю государства российского» Николая Михайловича Карамзина. Когда публикация произведения Астафьева в журнале прошла, то в марте в Москву приехал Виктор Петрович – весёлый, довольный. Всё-таки для него это была дорогая вещь.

B. C. Астафьев где-то в интервью подчёркивал, что главным его условием при публикации «Зрячего посоха» было то, чтобы редакция ни одного письма Александра Макарова не убрала и не сократила.

А. П. Макаровские письма всё-таки были написаны в иной тональности. Он был талантливый критик. Может быть, редакция и сделала какие-то незначительные сокращения, я этого уже не помню. А вот слова Астафьева о том, как он был доволен публикацией, я даже записал на диктофон. В редакции «Москвы» мы тогда же все вместе фотографировались. Не все кадры хорошо получились, но там, где они обнимаются с Алексеевым, был удачен. Правда, года через два Астафьев вновь резко поменял свои взгляды, отношения к разным людям, писателям, редакциям журналов. Всей душой полюбил Ельцина, который ему «отомстил» пятнадцатитомным собранием сочинений. Судя по всему, – а это мои наблюдения, мои предположения, – видимо, Виктору Петровичу пообещали Нобелевскую премию, и он, как всякий честолюбивый человек, согласился ради этого перейти в стан «демократов». О чём в конце жизни жалел.