Лав - из - Таня Малярчук Страница 23

3

Этот май никогда не кончится. Ирма Ивановна лениво листает журнал «Отдохни».

– Нужно что-то делать, Жанка, – говорит она. – Так жить нельзя.

– Нельзя, – вздыхает в ответ Жанка.

– Я вот думаю серьезным делом заняться. Фирму свою открою.

– Ты?

– А что, я тут нанялась мороженое продавать до скончания лет?!

– Не знаю. Чем мороженое плохое?

– Ты, Жанка, униженно мыслишь. Тебе скажут мыть туалеты – и ты будешь мыть. Не пискнешь.

«Смирение», – думает про себя Жанка.

Ирма Ивановна продолжает:

– Я уже разузнала, что почем. Сначала нужно оформиться частным предпринимателем. Чтоб платить один налог. Потом регистрирую у себя дома фирму, и глядишь – пойдет как по маслу.

– А что твоя фирма будет продавать?

– Услуги!

– Услуги, – повторяет Жанка. – Звучит очень солидно.

– А сейчас, Жанка, всюду так. Сейчас целые состояния на продаже услуг зарабатывают. Все продают услуги. А Мироновка в смысле услуг очень недоразвита. Из Киева еще не наприезжали. Просто рай для начинающих бизнесменов. Приходи – и только успевай доллары в морозилку складывать.

– И какие услуги ты будешь продавать, Ирма?

Ирма Ивановна запнулась:

– Вот какие именно услуги – еще не придумала.

Виктория Викторовна ночью вызывала «скорую» – «дергало» под ребрами.

– Знаешь что, Жанка, – говорит она, – нужно бизнес наш приостановить, а то я боюсь.

– Чего боитесь, Виктория Викторовна?

– Понимаешь, Жанка, я целый день жарю пирожки. А потом, ночью, думаю про пирожки. Если не жарю, то думаю, если не думаю, то жарю. Пирожки отбирают у меня все время. А у меня его и так очень мало. Я боюсь.

– Чего?

– Смерти, Жанка. Боюсь смерти.

– Не бойтесь, Виктория Викторовна. Вам до смерти еще далеко. Сколько вам лет?

– Шестьдесят семь.

Женщина молчит.

– Этот май никогда не кончится, – неожиданно меланхолически говорит баба Вика. – И не тепло, и не холодно. Ненавижу такую погоду. Дождь льет каждый день. Все цветет…

– Да. В городе очень много тополиного пуха, а у меня на него аллергия. В этом году тополя рано зацвели.

– Видишь, Жанка, – говорит баба Вика, одной рукой массируя там, где должно быть сердце, – в этой стране никто ничего хорошего другим не сделает. Понасажали тополей, потому что они быстро растут. А то, что у людей бывает аллергия на тополиный пух, их не интересует. Ну разве так можно? Это же преступление.

– Преступление, – повторяет Жанка.

– Вот насадили бы подсолнухов…

– Подсолнухов?

– Подсолнухов.

– Подсолнухов.

Баба Вика мечтательно смотрит в окно. Жанка смотрит на бабу Вику.

– Я десять лет продавала на вокзале семушки, – говорит баба Вика. – Ну, до пирожков, ты знаешь. Жарила семушки, расходовала целые мешки семушек, и никогда, чтоб ты, Жанка, знала, я не видела подсолнухов. Что называется – мещанка до мозга костей, – баба Вика не очень натурально смеется.

– Если ехать электричкой в Киев, можно целые поля подсолнухов увидеть.

– А ты их видела, Жанка?

Жанка мнется. Она точно не помнит.

– Кажется, видела, – говорит она, – но, может, это по телевизору.

– Вот и я так! По телевизору. По телевизору все показывают… Знаешь что, Жанка? Давай поедем в Киев, а? На электричке. Когда подсолнухи будут цвести. Давай?

– Хорошо, Виктория Викторовна, поедем.

Она не смеет поднять голову. Разглядывает потрескавшийся асфальт под ногами. Свои ноги. Форму собственных туфель.

Но он идет – Жанка в этом уверена. Он приближается. Прилавок с мороженым сегодня выходной. Он идет к ней, к Жанке.

– Один пирожок, – говорит он и протягивает Жанке гривну пятьдесят.

– С чем? – Жанка дрожащими руками берет деньги и исподлобья смотрит на него.

Боже, думает Жанка, какой он красивый.

– А с чем есть?

– С картошкой… с мясом… с капустой… с луком и яйцом… с горохом… и… и… с абрикосовым джемом.

– Ого! Непросто выбрать!

Он впервые за два года глядит на Жанку.

В меру толстоватая, ничем не примечательная женщина средних лет. Она ли это здесь продавала пирожки вчера? И на прошлой неделе?

– Как вас зовут? – вдруг спрашивает он.

Жанка поднимается со скамейки. Она с ним почти одного роста, а раньше казалось, что он высокий, как столб.

– Жанна. Меня зовут Жанна.

– Какое… пышное имя. – Его громкоговоритель падает с плеча на землю. Он смущен.

– Пышное? Вы намекаете на то, что я толстая?

– Нет-нет! – Он наклоняется, чтобы поднять громкоговоритель, ощупывает асфальт, словно слепой. – Я говорил только про имя. Имя пышное. Так можно было бы назвать торт.

– Торт?

Он исследует асфальт, она роется в коробке с пирожками.

– Так какой вам пирожок?

К первому пути тихо, словно змея, подползает киевская электричка. Двери открываются: толпа людей вываливается на платформу. Часы на привокзальном столбе показывают 13:48. Тополиный пух зависает в воздухе. Конец. Это конец, думает Жанка.

Подходят сразу четверо любителей Жанкиных пирожков.

– Четыре с мясом, Жануся.

– С картошкой.

– Дай-ка мне, солнце, два с абрикосами. В кулечек.

Громкоговоритель опять на плече. Он протискивается вперед, сквозь стену кожаных курток и кроссовок.

– Извините, мужики, но сейчас моя очередь. Жанна, – обращается он к ней, – прошу, один пирожок на ваше усмотрение. Какой дадите, такой и съем.

Жанка деревенеет. Перебирает в руках пирожки с разными начинками. Картошка. Горох. Мясо. Лук/яйцо. Абрикосовый джем. Холера.

Беспомощно смотрит на него.

– Послушайте, – шепчет она приговор самой себе, – что же вы за человек, который не может даже пирожок самостоятельно выбрать?!

Жанка завесила темными шторами окно. Сидит на кровати, положив руки на колени. Через окно теперь ничто не проберется.

– Жанна, – говорит Бог, – мне не нужны окна, чтобы добраться до тебя. Я вездесущий.

– А я не прячусь, Боже. Я просто не хочу Тебя видеть.

4

Становится все жарче и жарче. Жанке приходится надевать на работу все более легкую и светлую одежду. Ее лицо обгорело на солнце, кожа облупилась.