Вечный сдвиг - Елена Макарова Страница 23

И сколько не пытался врач вытрясти из Федота еще хоть слово, тот лежал и молчал, неподвижный, как мумия.

– Шоковое состояние при непосредственном контакте с гуманоидами, – сказал врач и, встав на четвереньки, обнюхал пол мастерской. – Технологическая жидкость! – вскричал он, и Иван подполз к зеленой луже, издающей неприятный запах.

Переместив Федота с пола на носилки, они понесли его к машине.

– Куда едем? – спросил шофер, и Иван с врачом переглянулись. – В какую больницу?

– Не надо его в больницу, – взмолился Иван. – Заколют!

– Говорите адрес!

Нанюхавшись технологической жидкости, Иван забыл все на свете. Он порылся в Федотовых карманах, нашел записную книжку, но домашнего адреса и телефона там не было. Зато был адрес Клотильды.

34. Клотильда долго не открывала дверь. О том, что она дома, свидетельствовали шорохи, вздохи и непрерывная работа сливного бачка.

– Красногрудочка, открывай, это я, Уркаганчик!

– Не мог сразу сказать, – рассердилась она, открывая дверь в халате и с мокрой головой. – Столько литературы погублено зря! – прошептала она и затихла, увидев за спиной Ивана белый халат. – Не поеду! Вы меня голыми руками не возьмете!

– Красногрудочка! Мы Федота к тебе привезли. Он в машине лежит.

– Не знаю я никакого Федота, – заявила Клотильда и вытолкала пришельцев за дверь.

– Поедемте, Владимир Ильич, – сказал врач.

– Я ногтя его мизинца не стою! – возразил Иван.

– Пошла интоксикация, – констатировал врач. – Яд проник и в ваше сознание. Врач подвел Ивана к машине. Шофер спал. Носилки были пусты.

35. Скоро и кошки не родят. Пекин не удивился, застав у себя дома чужого человека. Вынул бутылку из нагрудного кармана, сел за стол. «Вот ведь выбрала, рябого и коротконогого, – подумал Федот, – должно быть, человек хороший».

– А я вашу жену рожать свел, – сообщил Федот.

– Давно свели?

– Давненько, – сказал Федот, взглянув на пустое запястье.

– Сколько лет мы вас, папаша дорогой, разыскивали, даже Сергею Сергеевичу Смирнову на телевиденье запрос слали. А как пришло время рожать, вы и объявились! Во кино! А ей сон был, моя Пекина вещие сны видит и все наперед знает.

– Надо бы справиться, как она там, – перебил его Федот. – Вдруг уже родила?

– Скоро и кошки не родят, – сказал Пекин и принес из кухни стаканы и черный хлеб. – Самогонку пьешь?

– Вообще-то нет, но наливай.

– Со свиданьицем, значит! А у нас, батя, нынче десять свиноматок разрешилось. Одного поросенка проглядел. Ножками шел. И мать измотал, и сам издох. Премию бы не списали, – сказал Пекин.

37. Окошко приемного покоя было закрыто на задвижку. Федот постучал.

– Чего вам? – раздался сонный женский голос по ту сторону матового стекла.

Федот справился о состоянии здоровья роженицы Анны Пекиной.

– Еще не родила, – ответило окошко.

– Как там она? – снова постучал Федот в окошко. – Ребенок не идет ножками?

– Чем надо, тем и идет! Первые роды долгие!

– Я тут подожду, – сказал Федот.

– Ждите, дело хозяйское, – ответило окошко.

«Все равно мы будем вместе, неважно, что ты будешь скелетом, на костях мясо нарастет, – зазвучал в тишине Машин голос. – Почему ты не добьешься, чтоб тебя перевели в инвалиды? У тебя все шансы иметь четыре категории. Как я страдаю от бессилия помочь тебе, мой любимый и единственный, хоть бы табаку тебе послать да соды, а денег нет».

– Соды-то зачем? – спросил Федот.

– Да сидите вы тихо, я уж третьи сутки без сменщицы, – попросило окошко.

– Извините, буду тихо сидеть, – пообещал Федот.

«Я так тебя люблю, что не могу подыскать красивых нежных слов. Родненький, Зайчишка ты трусливый, вот ты кто. Без меня, тебя и пешая ворона заклюет».

Забывшись в тепле и уюте приемного покоя, Федот тихо всхлипывал.

– Шли бы вы отсюда, – посоветовало окошко, – от ваших слез никакой пользы.

Федот вышел покурить. Была чудная, необыкновенная ночь, верно похожая на ту, что наблюдали из окна сестры Ростовы. Аня и Маша слились в воображении, и Федот с какой-то новой, неизъяснимой силой любил их обеих. Он будет нянчить внука, помогать чем только может, наконец-то и он свободен от лжи несносной, от тяжкого бремени, которое он столько лет нес на своих плечах. «Как мало нужно человеку для счастья, – думал Федот, выискивая в небе Медведицу, – любить и все. И сколько всякой абракадабры наверчено на это простое и ясное чувство».

Машины огрубевшие руки лежали на его плечах, он слышал ее дыхание, прерывистое, как после бега на короткую дистанцию. Яма для стока воды, где они в темноте ласкали друг друга, или просто сидели рядом, и Маша вполголоса рассказывала все ту же историю о том, как она шла по платформе и услышала женский голос из заколоченного вагона: «Подайте хлебца, дети помирают». Всякий раз Маша материла эту неизвестную женщину. И сама, поди, копыты отбросила, и ее с детьми разлучила… А он ее утешал – усатому скоро каюк придет, и будешь ты опять дома, с мужем и детьми. «Нет, будем мы с тобой, Телепунчик, жить вдвоем на поселении, в маленькой избушке, а в старости будем ходить под ручку обязательно», – звучал родной голос, и Федот согласно кивал головой.

– Ваша родила! – услышал Федот и, загасив сигарету, подбежал к окошечку. Оно открылось, и он увидел перед собой милую веснушчатую девушку. – Мальчик. 3 900. Рост – 52 см. Богатырь. Пишите записку, снесу.

– Спасибо тебе, спасибо, умница, – повторял Федот. Его распирало счастье.

Федот написал: «Аннушка! Поздравляю тебя. Как ты, бедная, намучалась. Я душой был рядом, в приемном покое. Береги себя. Кушай побольше. Завтра принесем тебе, что попросишь. Передай с сестрой свои пожелания, хоть птичьего молока проси!»

В ожидании ответа Федот прикорнул. Снился ему сплошняк из красного дерева, на котором штабелями лежали беременные женщины, и Федот метался среди них, отыскивая Машу, но они все были на одно, чужое лицо.

– Очнись, зятек!

Девушка подала Федоту записку. «Все хорошо. Пока еще слабость. Принесите клюквы, если что».

38. Надувной и раздувной. Жена Федота преподавала английский язык в школе искусств. Можно пристроиться, детишек учить рисованию за сотню в месяц. В его нынешнем положении каждая копейка важна.

Бессменные женины очки в розовой оправе были кокетливо сдвинуты на нос. Жена густо пудрилась и ярко красилась. И все деньги – на импортные шмотки, на них ребенку можно целый гардероб справить.