Собачья голова - Мортен Рамсланд Страница 23

Обо всем этом она сестре не рассказывала. Но зато она говорила: «Этот человек сведет меня с ума, — и добавляла почти беззвучно: — Иногда мне хочется, чтобы он окончательно спился». После чего бросала телефонную трубку и отправлялась на поиски малыша Ушастого, забившегося в шкафчик под мойкой.

Поскольку зловонная субстанция непрерывным потоком продолжала сочиться из ушей сына, в тот день, когда Бьорк все равно надо было в город, она решила отвести его к педиатру. Врача звали Понтоппидан, это был уже немолодой человек. В окружении всевозможных врачебно-научных атрибутов: пробирок, аппаратов для измерения давления, толстых томов о детском онанизме, что было одной из специальностей врача, — к тому же при виде врачебного саквояжа, окутанная стерильным ароматом, напомнившим ей о чем-то хорошо знакомом, Бьорк впервые за долгое время отдохнула душой. Пока врач с интересом изучал уши Ушастого, тот сидел неподвижно. Сначала казалось, что доктора больше занимает размер ушей и их перпендикулярное расположение по отношению к голове, и лишь через какое-то время он начал интересоваться сутью дела, а именно зловонной субстанцией, постоянно сочившейся из ушей пациента. Это обследование заняло примерно минуту. Затем Понтоппидан опустился в кресло, раскурил трубку, еще на минуту погрузился в молчание, а потом воскликнул:

— Воспаление среднего уха, моя милая? Нет, позвольте мне назвать вещи своими именами: мальчик засовывает себе в уши всяческую дрянь.

— Не может быть, я ведь говорила ему, что этого делать нельзя. Нильс! Разве я не говорила тебе, что нельзя ничего засовывать в уши? — воскликнула Бьорк.

Малютка Нильс Джуниор кивнул, и Бьорк, надеявшаяся на диагноз и несколько спасительных таблеток, с тоской покачала головой.

— Значит, больше вы ничего не можете сделать? — прошептала она.

— С чего это вы взяли? — откликнулся врач и позвал свою секретаршу, которая вывела Ушастого из кабинета. — Видите ли, дорогая моя, — продолжил он затем, осторожно постукивая трубкой по столу, — существуют разные подходы к проблеме. Позвольте спросить … м-м-м… вы бьете своего сына?

— Не очень часто, — отвечала Бьорк, не слишком уверенная в том, какого ответа от нее ждут.

— Тогда все ясно, дорогая моя. Розги! Наказывайте его, как только он засунет что-нибудь себе в уши, и лучше сразу же, наказание на месте, понимаете, чтобы он знал, за что его наказывают, чтобы понимал, почему родители вынуждены прибегать к таким унизительным средствам! — сказал врач, торжествующе глядя на нее.

— А что, действительно нет другого выхода? — спросила Бьорк, и Понтоппидан снова откинулся в своем кресле и раскурил трубку. Сначала казалось, что он раздражен сомнениями Бьорк, но неожиданно его лицо осветилось, он подбежал к одному из огромных дубовых шкафов, переворошил груду устаревших приборов и вытащил нечто, напоминавшие миниатюрные доспехи, но давайте назовем их просто «дерьмовина», как это вскоре сделает Ушастый. Эта самая «дерьмовина» приземлилась на письменный стол, и врач с нескрываемым восторгом воскликнул:

— Вот оно — наше решение!

Перед Бьорк лежал металлический корсет, созданный еще до Первой мировой войны самим Понтоппиданом на основе тщательного изучения устройств, которыми пользовался в свое время доктор Даниэль Г. М. Шребер [10]и его единомышленники. Все эти приспособления призваны были побороть детский онанизм и другие непристойные занятия, и уже тогда, в начале пятидесятых, корсет выглядел чем-то вроде ископаемого. Бьорк ошеломленно прошептала: «Что это такое?» Что-то в глубине ее души противилось решению доктора, но уставшая от грязи в ушах и ватных палочек, подавленная семейными проблемами и свято верящая в непререкаемый врачебный авторитет, она вынуждена была согласиться на корсет.

— Конечно же, ваш сын по-прежнему сможет играть сколько ему захочется. У него просто не будет возможности поднимать руки вверх, — объяснил стареющий врач и добавил: — Когда вы или ваш муж будете рядом, можно и не надевать корсет на мальчика.

Кое-что все-таки следовало в нем исправить. Поскольку корсет не предполагалось использовать в соответствии с его первоначальным назначением, нижнюю часть вполне можно было отсоединить, необходима была только верхняя, до запястий — для ограничения свободы движения мальчика.

— Стремление засовывать различные предметы в уши не есть привычка, вызываемая теми же ужасными силами, которые приводят к онанизму, — продолжал врач с искоркой прежнего неослабевающего интереса к своей излюбленной теме. — Через несколько месяцев мальчик забудет и думать о том, чтобы засовывать что-нибудь в уши. — К тому же он, доктор, сам в свое время опробовал корсет на своих собственных детях, и результаты оказались блестящими: у сына сейчас своя врачебная практика, а дочь замужем за морским офицером в Осло.

— Хорошо, — сказала в конце концов Бьорк, — лучше уж это, чем розги.

Затем Ушастого снова позвали в кабинет врача; после себя он оставил в приемной трех монстров и одно клыкастое существо на стене под тем стулом, на котором сидел. Сначала, пока врач измерял его и даже осмеливался шутить, он пребывал в полном неведении относительно своей судьбы, но затем последовали крики и вопли. Ошарашенная секретарша врача, которую пришлось позвать на помощь, чтобы держать мальчика, несчастная Бьорк, отводившая взгляд, врач, который начал громко ругаться: «Черт возьми, он меня укусил!» Три капли крови, что выступили на руке пожилого доктора, и затем — «дерьмовина». И вот они уже идут домой по улицам Кристиансанна.

— Глупая мама, — бормотал Ушастый, глядя себе под ноги, — глупая, глупая мама.