Алый чиж - Андрей Анисимов Страница 23

Освежив сей эпизод в памяти, Воропаев покраснел, заерзал в кресле и для маскировки опустил на колени столик, что оказалось весьма кстати, поскольку в этот момент стюардесса, похожая на доярку с новогоднего бала, протянула поднос с закусками.

«Здесь кормят и поят, а на внутренних рейсах даже леденцы давно отменили», – печально констатировал ученый, запивая паек вином из пластмассовой чашки.

В марсельском аэропорту французская таможня тщательно потрошила багаж эстрадной группы из Киева, состоявшей из трех кордебалетных девиц и облезлого хлыща, упакованного в замшу. Тщательность проверки удивила Воропаева. В Шереметьево у таможенника он даже вызвал пренебрежительное раздражение, когда пытался пристроить свою сумку на эскалатор для фотоконтроля. Таможенник сумку сбросил и велел следовать на посадку. И тут, в Марселе, когда творческий коллектив повели куда-то вглубь для дополнительного досмотра, сумку Воропаева, даже не открыв, фамильярно выкатили по полированному камню за таможенный барьер.

Ученый крутил головой в поисках чужестранных примет. Но все было довольно обычно. Никто не толкался. В стеклянных закутках летающих фирм скучали девицы с будничным московским выражением. Выйдя на волю, за стекло дверей, Воропаев зажмурился от яркого вечернего солнца.

Два полисмена с автоматами и овчаркой бродили вдоль автомобильных стоянок. Орнитологу сделалось жарко. Он снял пальто. Постоял немного и снял пиджак. Неловко запихивая одежду в дорожную сумку, Воропаев не заметил поджарой парочки.

Мадемуазель и месье спокойно дождались, пока путешественник закончит возню с сумкой и распрямится. Как по команде, создав лучезарные улыбки на лицах, они осведомились, не Воропаев ли перед ними? По-русски говорила только мадемуазель.

– Меня зовут Николь, а это Жак. – Жак продемонстрировал нечто вроде поклона. – Жан-Поль просил встретить русского гостя и проводить его на виллу. Жак выхватил сумку Воропаева и быстрым упругим шагом направился к автостоянкам. Ловко лавируя между маленькими автомобильчиками всех цветов и марок, молодой человек остановился возле внушительного «ситроена». Он решительно уложил поклажу Воропаева в багажник и распахнул дверцы. Николь села за руль, Воропаев рядом, Жак расположился на заднем сиденье. Темный асфальт, расцвеченный горящими указателями, мягко ложился под колеса. Ухабов и выбоин не ощущалось. Удивляла чистота. Воропаев подумал, что тут улицы подобны вымытому полу. Можно ходить в тапочках… На горизонте клубились горы. Пахло югом. Воропаев заметил виноградники по склонам и вспомнил Абхазию. Теперь там стреляли. Скоты, тяжело подумал Воропаев. Солнце садилось. Засветились фонари. Пошли пригороды Марселя. Город слепил витринами. Утробы магазинов не вмещали товар, и тот выползал на тротуары.

Внезапно одна из улиц уперлась в площадь… из воды. Вместо машин парковались яхты, катера и целые корабли. Николь остановила машину прямо у трапа. Катер был немного меньше нашей рейсовой «Ракеты» на подводных крыльях, имел обтекаемую напряженную форму и сине-белый окрас. Жак любезно распахнул дверь «ситроена», Николь взяла Воропаева под руку:

– Добро пожаловать на катер. Судно принадлежит Жан-Полю, и вы здесь его личный гость.

– Я считал, что ученые во всем мире не миллионеры!? – немного оторопел Воропаев…

– Вы правы, – серьезно ответила Николь. – В том случае, когда речь идет о профессиональных ученых. Жан-Поль любитель и весьма обеспеченный человек.

Поднявшись по трапу, Воропаев обнаружил белоснежный салон, где на столе, покрытом белоснежной скатертью, его ожидал прибор на одну персону. Николь поспешно показала гостю спальню и туалет, сверкающий медными чудесами сантехники. Сообщила, что его ждет ужин, а с прогулочной палубы он может наслаждаться видами. К сожалению, сопровождать гостя они не могут, но уверены, что путешествие будет для него приятным… Оба молодых человека на прощание еще раз обворожительно улыбнулись и покинули озадаченного орнитолога.

В тот же момент мягко и мощно заработали двигатели, и катер, дав задний ход, отвалил от причала. Воропаев поднялся на палубу. Катер плыл сквозь центр города. Возле уличных кафе сновали темнокожие официантки с подносами. Воропаев вдыхал запах Адриатики и тер глаза. После девятиэтажки с видом на мусорный бак, после серых московских домов и грязных щербатых мостовых контраст был разительным. Тем временем катер вышел в море, напрягся, встал на подводные крылья и полетел в мутную синеву… Мерцающий огнями Марсель становился все меньше. Воропаев вздохнул и вздрогнул – маленькая темная ручка легла ему на плечо. Ученый оглянулся. Ему опять улыбались. На сей раз это была ослепительно черная девушка в белом фартучке с золотым вензелем… Орнитолога пригласили к ужину. Воропаев уселся к прибору на одну персону, положил на колени белоснежную салфетку и прыснул. Истерический смех стал нормальной реакцией на последние события. Хрупкая негритянка следила за гостем спокойно и доброжелательно…

– Ну ты даешь, Воропаев! – сказал сам себе орнитолог и стал ждать блюд. Отужинав, он налил себе в фужер, предназначенный для сельтерской, виски и потребовал музыки. Силь ву пле музик! – составил он французскую фразу и, придя в восторг от своих возможностей, услыхал голос Матье. Он пригласил негритянку. Девушка прижалась к нему и была, вероятно, готова к любому развитию событий… Но решив, что это уже слишком, Воропаев вышел на палубу. Там он спел дурным голосом куплет из Окуджавы – «Наша жизнь то гульба, то пальба». Затем спустился в каюту и, не раздеваясь, только скинув башмаки, завалился на хрустящую простыню. Проснулся от тишины. В иллюминатор светило солнце. Немного покачивало. Воропаев встал, припомнил вчерашнее приключение, взял сумку и вышел на палубу. Катер дремал в небольшой лагуне.

Воропаев задрал голову и увидел на скале, сквозь веер пальм, белую виллу. К ней вели ступени, выбитые в скале. Внизу, за лагуной, тянулся пляж, вдали над морем парил старинный город с крепостью.

– Красиво, – оглядевшись и не обнаружив ни одной живой души, сказал сам себе Воропаев. – Прием радушный, но не навязчивый…

Он спрыгнул с борта и решительно поднялся по ступенькам к вилле.

Издав несколько призывных звуков и не получив ответа, раскрыл массивную дверь. Оглядев огромный холл с камином, ученый заметил возле двери лист бумаги с гербом. Сверху крупными буквами чернело «Господин Воропаев».

В записке Жан-Поль извинился, что неотложные дела задерживают его на несколько дней в Париже. Просил гостя отдыхать и быть в доме за хозяина. Дальше шли бытовые наставления. В конце послания имелась приписка, где Жан-Поль просил гостя не покидать территорию виллы до его приезда.

Приписка Воропаеву не понравилась, но, поразмыслив, он согласился, что часто стал сам с собой разговаривать. Бросив сумку в холле, ученый решил осмотреться. Это в письме не возбранялось, а видеть настоящее буржуазное жилье ему раньше приходилось только в кино.

Кроме холла, кухни и столовой с выходом на веранду, на первом этаже укрылась ванная комната. Черный кафель, черный умывальник и черный унитаз создавали ощущение мрачной стерильности всего удобства в целом. Воропаев решил было, что с первым этажом покончено, когда заметил овальный тоннель. По бокам на белых кубах охраняли вход две колючие скульптуры темного кованого железа. Ученый пытался сообразить, что они могли бы означать, но так и не догадавшись, миновал тоннель и очутился в большом гулком зале с двумя каминами и диванами светлой кожи.