Письмо на небеса - Ава Деллайра Страница 23

Но ее выпученные глаза смотрели на меня с таким выражением, словно мы с Мэй олицетворяем собой что-то очень трагичное.

– Я просто не хочу, чтобы ты растрачивала свой талант впустую. – Учительница снова ненадолго замолчала. – Не хочу, чтобы ты пошла по тому же пути, что выбрала для себя Мэй.

От злости в моем теле напрягся каждый мускул. Я не понимала, по какому, по ее мнению, пути пошла Мэй, и имела ли она в виду, что именно поэтому сестра умерла. Она совершенно ничего не знала. Никто не знал. Ее там не было. Никого там не было, кроме меня. Я так взбесилась, что если бы от ярости не перехватило горло, я бы, наверное, на нее закричала. Если она так сочувствует мне, то почему не поставила за английский пятерку? Взрослые такие лицемеры. Всегда ведут себя так, словно пытаются тебе помочь и хотят позаботиться о тебе, но в действительности им просто от тебя что-то нужно. Так что же нужно миссис Бастер? Я кивнула ей, через силу пробормотала, что у меня все хорошо и что написать письмо оказалось чересчур сложным заданием.

Дело в том, что у меня не получается возненавидеть миссис Бастер всем сердцем, поскольку она дает нам на уроках замечательные стихи. Например, ваши. Вчера мы прочитали «Оду к греческой вазе». Это стихотворение об античной вазе с рисунками. Чтение о таком должно бы навевать скуку, но это не так. Мне понравилась часть, где вы говорите о двух возлюбленных, запечатленных всего лишь за одно мгновение до поцелуя:

«И песню – ни прервать, ни приглушить;

Под сводом охраняющей листвы

Ты, юность, будешь вечно молода;

Любовник смелый, никогда, увы,

Желания тебе не утолить,

До губ не дотянуться никогда!» [42]

На рисунке вазы навечно застыли под деревьями парень с девушкой – они никогда не соприкоснутся губами, но никогда и не потеряют друг друга. Они полны ожидания и предвкушения, и их никогда не тронет печаль.

Похожие ощущения вызывает практически любая картина и любой снимок. Как фотография в рамке, стоящая на столе в моей комнате. На ней мы с Мэй еще совсем дети, качаемся на качелях во дворе. Я только-только начала отталкиваться от земли, глядя на сестру. Мэй же уже раскачалась вовсю, еще секунда – и она прыгнет. Она никогда не падала. На этом снимке солнце недавно село, и еще тепло. На нем мы навсегда останемся с небесами темно-синего неба, в сумерках, которые никогда не перейдут в ночь, в недоступном теперь для нас времени. Когда я сижу за столом и смотрю в окно, мне не важно, что за ним ноябрьское снежное небо. Ведь на фото в рамке я семилетняя, в летних сумерках.

Но больше всего мне понравился конец стихотворения, в котором говорится:

«В прекрасном – правда, в правде – красота;

Вот все, что нужно помнить на земле».

Я все стараюсь понять, что вы этими строками имели в виду. «В прекрасном – правда, в правде – красота». Эта фраза замыкается как круг, сама в себе. Красота и правда определяют одно другое, но как нам понять их значение по одиночке? Наверное, мы вкладываем в эти слова свое собственное значение, привносим в них частичку самого себя. Для меня «прекрасна» луна в темном небе, над фонарным столбом. Трепещущее, как крылья мотыльков, сердцебиение Ская. Поющий голос Ханны. Звук моих шагов, когда я бежала за сестрой по тропинке вдоль реки, навстречу небесам. А «правда» для меня – слова Мэй о том, что в своем самом первом воспоминании она держит на руках новорожденную меня и гордится тем, что мама доверяет ей и позволила это сделать. То, как звучал голос Ская, когда он рассказал мне, что хочет быть писателем и никому не говорил об этом раньше. Это Натали, обнимающая Ханну в ту ночь в сарае. И Мэй, шепчущая мне на ухо: «Вселенная больше, чем все, что может вместиться в твоем сознании».

Я мысленно хожу и хожу по кругу, но все еще не осознаю, как понять этот мир. Наверное, это хорошо, что он больше, чем мы сами можем представить его себе. Может быть, под «прекрасным» вы подразумеваете не только внешнюю красоту, но и внутреннюю. То, что делает нас людьми. Вы говорите вазе: «Скажи иным векам и племенам…». Она переживает поколение за поколением людей. И ваше стихотворение подобно ей. Вы умерли почти двести лет назад, совсем молодым, в возрасте двадцати пяти лет, но оставленные вами слова все еще живы.

Искренне ваша,

Лорел