Новоорлеанский блюз - Патрик Нит Страница 23

— Привет, Стелла, — начал он, стараясь говорить весело и беззаботно. — Как ты? Как Татенда?

— Спасибо, закулу, у нас все нормально.

— Каковы ваши планы на свадьбу?

— Спасибо, закулу, с этим тоже все нормально.

— А ты и Татенда. Я уверен, что вы уже… ну… я уверен, ты понимаешь, что я имею в виду.

Девушка, засмущавшись, отвела глаза в сторону; сейчас она была похожа на новорожденного олененка.

— Ну ладно, ладно, — успокоил ее Муса. — Давай начнем.

Не прошло и часа с той минуты, когда Муса покинул спальную хижину, чтобы отправиться на беседу с отцом невесты. Нет, никаких проблем не возникло, успокаивал его Муса. Его дочь чиста, как девочка, не достигшая половой зрелости. Хорошо, он согласен принять в дар цыпленка, но о деньгах и речи быть не может.

Муса вежливо отвечал на вопросы, но чувствовал, что нужно уходить. Он, сконцентрировавшись всеми силами на магии, довел себя до такой головной боли, которую прежде никогда не испытывал, к тому же он опаздывал так сильно, как не опаздывал никогда прежде. Вообще-то, восстановление девственности — простое, безболезненное заклинание, обращенное к Божественной Луне с просьбой пролить одну или две капли крови на брачные простыни — на это потребуется не более десяти минут, хотя он иногда ради придания значимости этой процедуры затягивал ее до двадцати минут. Но сегодня Божественная Луна была на редкость несговорчивой и долго не хотела отвечать Мусе. Возможно, подумал Муса, все уже было сказано ею в снах, которые он только что видел. А возможно, Луна была просто не в настроении обсуждать мирские дела сейчас, когда на горизонте столь очевидны более важные события. А к тому же не слишком ли это лицемерно — восстанавливать девственность, которую сам же и нарушил?

Закулу величественным шагом покинул крааль Тефадзва, потирая обеими руками голову, которая чуть не раскалывалась от боли. Больше всего ему хотелось сейчас затянуться самокруткой с травкой.

Муса добрался до крааля Тонго, когда время подходило к полудню; после желанной самокрутки голова его слегка прояснилась, однако солнечная жара все еще была невыносимой. Он на мгновение остановился у калитки, ведущей во двор вождя, чтобы закинуть назад косички-дреды и обтереть рукавом взмокший лоб. Его движения были какими-то странными, не совсем скоординированными, словно они происходили (все смахивало на это) со спящим или не совсем проснувшимся человеком, кости которого, словно набор запасных деталей, перевязанных бечевкой, брошены в мешок. Когда Муса тряс головой, то казалось, что она вот-вот улетит прочь, сорвавшись с его шеи. Каждый его шаг представлял собой несогласованные, как будто назло друг другу, движения костей ног: лодыжки продвигались вперед, словно сопротивляясь берцовым костям, которые, в свою очередь, сопротивлялись движениям бедер.

Муса перегнулся через забор и заглянул в крааль. До чего же уныло выглядело жилище вождя: идиотский бетонный дом (памятник былой напыщенности Тонго); разжиревшие цыплята, ни один из которых не попал на семейный стол; тишина, лишь изредка нарушаемая звуками заунывно-фальшивого пения Тонго. Мэйве! Запустение, которого ни ребенок, ни даже двойня не смогут оживить.

Закулу, как и ожидал, нашел вождя в бетонном доме. Когда Муса вошел в комнату, Тонго поднял на него глаза и постучал пальцами по стеклу ручных часов, но тот молча пожал плечами и сел рядом с ним.

— Как поживаешь, друг мой? — спросил Муса.

— А на что мне жаловаться?

Муса кивнул, в полной уверенности, что поток жалоб незамедлительно последует за этим риторическим вопросом.

— Мы больше не занимаемся любовью, — продолжал Тонго, сделав короткую паузу, чтобы набрать воздуха. — Кудзайи, после того как объявила мне о своей беременности, смотрит на меня так, словно я только что вылез из выгребной ямы. А все из-за того, что я ей тогда сказал.

Муса вздохнул.

— Насколько я помню, вы ведь практически не занимались любовью перед тем, как она забеременела. Вы оба так усердно придерживались безбрачия, будто вы не люди, а черви-гермафродиты ведза, словно онанисты, которые только для виду общаются друг с другом.

— Но мы не занимались любовью потому, что злились друг на друга. А теперь тоска давит на меня, словно мешок кукурузы во время сбора урожая.

— Так почему ты не попросишь прощения?

Тонго печальными глазами посмотрел на друга. Его симпатичное мужественное лицо внезапно стало по-детски печальным.

— А что, если я прав? — ответил он. — Что, если этот ребенок не мой? Ведь в течение трех лет мы занимались гулу гулу с таким усердием, как будто пытались заселить своим потомством большой город, и ничего. А когда наш секс превратился в рутинную обязанность, торопливо исполняемую один раз в квартал, она вдруг забеременела. Это же сущая бессмыслица.

— Не смеши людей, Тонго! Ну с кем, по-твоему, Кудзайи могла спать? С одним из братьев Читембе, у которых глаза наезжают друг на друга? С этим новообращенным из миссии святого Освальда, который должен был молить меня о прощении целых три месяца? Ты просто жалеешь о том, что так поступил, вот в чем все твое несчастье. Неужели ты не слышал старое замбавийское изречение? «Ку токо шимбе: в acme кукуку ни бондоре. Татемба воде ни шимбеле кунцва вазве пелото». Язык древний, но смысл изречения примерно следующий: «В жизни необходимо делать четыре главных дела: есть, срать, спать с женщиной и умереть. И если ты три первых вещи будешь делать правильно, четвертая не покажется тебе такой уж мучительной». Примерно так это звучит. Мне кажется, друг мой Тонго, тебе необходимо, чтобы за тобой хорошо смотрели. И еще, если Кудзайи не может нормально заниматься nay пау, тебе надо найти кого-то другого, кто может.

Вождь было запротестовал, но Муса поднял руку, призывая его к молчанию (другой рукой он прикрывал рот, широко раскрывшийся в долгом зевке).

— Ведь ты же не хочешь разрушать свой брак до того, как родится ребенок, — продолжал он. — Послушай меня, своего друга и закулу. Любые отношения всегда становятся треугольником. Почему мусунгу так часто путают слова «монотонность» и «моногамия»? Даже мужчина, живущий в браке, всегда испытывает желание близости с другой женщиной, реально существующей или созданной его похотливым воображением. А женщина? Она тоже имеет отношения и со своим мужем, и с другим человеком — с тем, каким она хочет видеть своего мужа.

— Что, это и вправду так?

Муса кивнул.

— Именно так. До тех пор, пока не родится ребенок. А потом возникает идеальный треугольник, и ребенок становится его вершиной.

— По-твоему, чтобы решить семейные проблемы, мне надо кого-то трахнуть? Фантастика!

Муса засопел. Головная боль возвращалась; она всегда возникала, когда он приходил в саркастическое настроение; к тому же сейчас от нытья Тонго его просто мутило. Вождь или не вождь; закулу или не закулу; друг или не друг — вся эта история затянулась слишком надолго. К тому же у него и своих неприятностей невпроворот; что делать, если сны, которые он видит, заставляют его просыпаться, а проблемы других людей навевают на него сон? А Тонго… он не слишком уверен в измене. Он сам наверняка может помочь себе, если выйдет из этой своей меланхолической задумчивости.