Harmonia caelestis - Петер Эстерхази Страница 23

113

(Образы плачущего отца.) По улице ехал какой-то аристократ. И сбил моего отца. Где и когда это было, можно сказать совершенно точно; виноват был он (мой отец). Погруженный в себя, он обдумывал одну фразу, то есть фразы, собственно, еще не было, а были набросанные в кучу слова, подмостки литературы, на них автор-повествователь (Ich-Erzähler), и ничего, кроме этих слов, он не видел; он как раз собирался начать их складывать, как бац! — проезжавшая мимо открытая «BMW» зацепила его, мой отец полетел лицом вниз, а машина, не успев затормозить, еще на него и наехала. Он ударился лбом об асфальт и замер, тихо вытянувшись на мостовой. Шевелиться ему не хотелось. Страна между тем продолжала строить социализм. Водитель, наглый молодчик в темных очках, с испугом и раздражением наклонился над моим отцом. Тому все еще не хотелось двигаться. Но, заметив испуг и не обращая внимания на раздражение, он стал успокаивать молодого человека, не подымаясь с земли, словно подушку, обнимая (точнее, скребя) мостовую, дескать, не о чем беспокоиться, случай очень простой, есть виновная сторона, и виноват во всем — он, мой отец, и не частично, не прежде всего, а целиком и полностью, потому что, как принято выражаться — ведь так выражаются в этих случаях? — он сошел с тротуара в пределах тормозного пути и всю ответственность берет на себя; пусть кому-то это покажется странным, но есть люди, которые не желают бороться за выживание, вот и он таков, и уже не изменится, хотя понимает, с другой стороны, что теперешнее его положение требует изменений, ибо валяться перед колесами, точнее сказать, под колесами это не комильфо, и он бы поднялся, да только не может, не может пошевелиться, и даже, пусть не обидятся на него любезный молодой человек и его очаровательная партнерша, — не хочет, не хочет, и чувствует, это чувство переполняет сейчас все его существо, что он наконец-то нашел свое место (где и когда, это можно сказать совершенно точно), что теперь, когда так скандально скачет курс доллара, а на противоположном зеленом газоне уже распускаются крокусы, ему кажется, будто он достиг цели, что его бытие и существование слились воедино, что вот оно — его место, вот дом его, его подиум, с которого он наконец мог бы заговорить, а не под нос себе бормотать, как это делал наш пресловутый двадцатый век, отсюда в принципе можно было бы говорить о вещах общезначимых, вот место, где он бы был Ich-Erzähler, повествуя от первого лица единственного числа, поэтому он просит не беспокоить его, он не намерен двигаться и, хотя ему стыдно за причиняемые неудобства, хотел бы остаться здесь навсегда, уткнувшись лицом в пыльный теплый асфальт. Навсегда. Так оно и случилось. Моя мать сидела не шевелясь в «BMW» и смотрела перед собой, никого не видя, хотя зевак собралось достаточно.

114

В Ладенбурге, недалеко от Мангейма, находится первый в мире гараж, то есть помещение, предназначенное для хранения автомобиля; построил его Бенц. Раз в неделю Берта Бенц, легендарная Берта, отправлялась в Гейдельберг — покупать в аптеке бензин. Мой отец.

115

Прогноз моего отца — хуже некуда. Он закладывал, выглядел пасмурно, зубы не чистил. Внутри его черепной коробки проплывали тяжелые темные облака. Вероятность дождя небольшая, ожидается прояснение, ветер северный, местами порывистый, дневное повышение температуры приостановится, утром будет +15…20, в Стокгольме облачно, +11, в Афинах ветер, +25, в Берлине пасмурно, +16. Моя мать не могла понять, с кем она живет (Стриндберг). Он никогда не снимал с головы шляпы. И в городе ему дали кличку — Дурень в Шляпе. Кроме него, был еще один — знаменитый Дюри-Свистун, но тому мозги выбили в 56-м. В городе строили тогда метро, способное перевозить под землей массу народа, разгружая тем самым наземный транспорт. У «Астории» мой отец, обманув охрану, проник в строящийся туннель и вступил в разговор с рабочими. Он хотел стать художником, но в силу семейных традиций и интересов окончил сельскохозяйственный институт, занимался коровами, ну и проч., а дипломную защитил на тему «Севооборот: решения и соблазны». Он часами мог говорить рифмованной прозой. Но никто этого не замечал. Так разговаривал он и с проходчиками. (А проходчик, ведь он, как известно, никто?..) Метро, в отличие от моего отца, функционирует по сей день, ежедневно доставляя народ на работу и в иные места: в кино, на футбол, в ресторан, в аптеку. Теперь пришло время вот этого, указывал мой отец в темноту сочащегося жижей туннеля. Работяги, продолжая в полутьме заниматься своими делами, слушали Дурачка в Шляпе. Это тоже своего рода здание. А здания, господа, держатся на двух вещах. На технологии, то есть на том, каким образом мы кладем камень на камень. Смею напомнить вам, что во времена оны, когда зародилась готика, появились несущие стены, другой стала форма сводов, все вдруг начало расти, открываться, исчезли арочные полукружья, и храм уже стал не просто большой, огромный в сравнении с крохотным человеком, а устремился в небо, то есть и человек, при всей его малости, воздел голову к небу, к Всевышнему, к своему Богу. Это и есть, господа, другая вещь, камни — это одно, а внутренняя свобода — другое. Вы чувствуете, господа, этот фантастический размах, это поразительное сопряжение материи и духовности?! Вы чувствуете?! Технология должна следовать духу, достигнуть того же, чего достиг дух! Надеюсь, вы понимаете, о чем я вам говорю… Хорошо, господа, я принимаю ваш ответ, который скорее — вопрос. Но в таком случае, будьте любезны сказать: где этот дух обитает сегодня? Я вижу лишь то, что и вы: вот эту вот гениальную хренотень из железобетона. Камень остался на камне. Это я вижу. А теперь до свидания, господа, я удаляюсь в свои покои, мне надо почистить зубы.

116

Мой отец, бог весть почему, по прошествии десятилетий вдруг решил приударить за моей матерью (цветы, шампанское, фелляция, то есть, простите, наоборот: кунилингус). Но ко времени, когда он вернулся с бокалами для шампанского и так далее, моя мать углубилась в беседу с кем-то другим. С обворожительной молодой девушкой, стройной, даже когда она сидела, креолкой с двумя большими, но при этом изящными кольцами в ушах, с откинутыми, приглаженными назад волосами (так будут выглядеть волосы моего отца смертном одре), выгодно демонстрирующими ее очаровательный профиль: подобных красавиц моя мать еще никогда не встречала. Абсолютное торжество природы! Скосив глаза, она заметила моего папочку и подала ему тайный знак, мол, оставь в покое, пошел вон, и вообще, мы с тобой не знакомы. Мой отец изумленно отвесил челюсть. Но мать, улыбаясь, продолжала болтать. Она работала. Девушка была вся внимание. Вы знаете, милочка, говорила ей моя мать, взяв девушку за руку, это было бы просто ужасно, если бы вы сидели, стояли, ходили здесь, и я ничего не предприняла бы. Ужасно! Но ведь это не так, сказала девушка. Не так, ответила моя мать, целуя ее ладонь. Мимо моего отца они прошли с таким видом, словно тот был официантом. Он лишь успел услышать слова моей матери: вы, моя дорогая, несете свое объяснение в самой себе. На отца моя мать даже не оглянулась, лишь махнув ему за спиной на прощанье: мол, оставь меня, пошел вон, и вообще, мы с тобой не знакомы. А как же шампанское и все прочее?

117

Тоже женщина ничего, сказал мой отец и этого своего мнения придерживался до конца жизни. Так познакомились они с моей матерью.