Книга для прочтения - Екатерина Великина Страница 23

— Что-нибудь трогательное можете? — спросили у меня.

— Могу умереть, — честно ответила им я.

Трупов не требовалось.

— Нам, пожалуйста, что-нибудь нестандартное… Так, чтобы в концовке не выяснилось, будто бы он миллионер. А?

— Не переживайте, сделаю алиментщика с судимостью, — пообещала я, с тоской поглядывая на лоток.

— Ждем, — воодушевилась трубка.

Кое-как отмыв себя от трудовых будней ассенизатора, я собрала сумку и двинула на дачу. «Ничего, на природе приду в себя и что-нибудь да накатаю, — рассуждала я. — Дача для творчества — первое дело».

Всю дорогу, пока я ехала в электричке, виделся мне второй этаж, стол с ноутбуком, яблони в окошке и непременный вечерний костерок под пивко — эдакая писательская пастораль, напрочь лишенная низменного. Но человек предполагает, а Бог располагает: Катечкина без низменного, как призывник без герпеса — все хорошо, но чего-то не хватает. И точно.

Ловлю такси на вокзале, называю место, и выясняется, что теперь проезд стоит дешевле. Интересуюсь, отчего же такой коммунизм, и выясняется, что улица моя, до недавнего времени бывшая паршивой, вдруг улучшила свое качество.

— У вас там все битым асфальтом засыпали и катком закатали, — докладывает мне таксист. — Конечно, страшненько, но зато машина хорошо идет.

Радуюсь за улицу, гружусь, едем. Точно, засыпали. Черной вонючей дрянью. Все-все. Кроме одного куска дороги протяженностью тридцать метров. Нашего куска — того самого, что напротив моего забора. Расплачиваюсь и бегом к бабке.

— Бабушка, как же так получилось? — спрашиваю. — Почему у всех дорога есть, а у нас нет? Кто посмел обидеть труженика фронта?

Довольно скоро выяснилось, что труженик фронта обидел себя сам. Неуставная ситуация произошла из-за того, что бабушка удумала поиграть в свою любимую игру «а вот фиг вам», и не просто поиграть, но и снять нешуточный барыш в виде членских взносов за четыре года. Поясняю кратенько: дорогу засыпали самосвалами, по одному на каждые два участка. От садоводов требовались три вещи: выйти на улицу, накрепко поругаться с соседом в процессе дележа кучи и, ухватив свою половину черной вонючести, чахнуть над ней вплоть до приезда катка. Соседка наша баба ушлая и, без литературных экивоков, трехнутая (это та самая женщина, которая кормит своих собачат живыми кроликами). Едва самосвал приехал, как она тут же сгребла асфальт к себе, тем самым прекратив всякий дележ на корню.

— Ну что я с ней, ругаться, что ли, буду? Вот еще не хватало, — деланно вздохнула бабушка.

«Ну, предположим, это ты врешь», — подумала про себя я (при желании моя бабушка и сама живого кролика сожрет), а вслух спросила:

— И что же теперь делать?

По бабкиным планам выходило, что нам следует сидеть на попе ровно.

— Вот в среду приедет комиссия, увидит, что кусок дороги не тронут, а тут я выйду со своей садовой книжечкой — и нате вам, взнос уплочен, а дороги тютя. Четыре года по пятьсот рублей — целых две тыщи получится. Полмашины навоза можно купить.

— Ну ты и балда, — честно сказала ей я. — Наше правление еще ничего никому и никогда не возвращало.

— Сама балда, — ответила мне бабушка. — Вот увидишь, вернут!

И я увидела. Действительно вернули. Через день утром, когда портрет злодея и непутевой главной героини уже окончательно сформировался в моей голове, на нашей улице показался грузовик.

— О Господи, только не к нам! — попросила я у неба.

— Фигушки, — ласково ответили мне откуда-то сверху.

Грузовик развернулся задницей, задрал кузов и принялся избавляться от содержимого, задорно покряхтывая при каждом движении колес. Через десять минут он уехал, оставив четыре кучи битого асфальта и облако выхлопного таза.

— Ну вот, — гордо ответила мне бабка, прочихавшись. — Хоть денег не вернули, зато целую машину привезли! Все-таки не зря я боролась.

— Не зря, — мрачно ответила ей я. — Только кто теперь все это растаскивать будет?

— Как кто? Каток! — Бабкин взгляд пылал такой непоколебимой уверенностью в исходе дела, что я предпочла заткнуться.

Так мы начали ждать катка. Каждые полчаса бабушка поднималась ко мне наверх, чтобы сообщить, что «каток вот-вот будет, а если не будет, то мы и с места не двинемся». Но катка не было.

— Вот ведь гады какие в правлении сидят, — сетовала бабушка. — Но это ничего, мы им не лошади. Ты сиди-сиди, тебе тяжелое таскать вредно. Лучше пиши!

И я действительно сидела и писала. Вопреки законам жанра от всех этих бабкиных визитов открылась во мне нешуточная муза. Герои любили, ссорились, планировали сдаться властям. Конец рассказа был уже совсем близок, как вдруг…

Крик был таким громким, что я чуть не свалилась со стула. Перепуганная, я подбежала к окну. Кричала бабушка.

Ну конечно, пока мы доказывали, что мы не лошади, и вообще идейно боролись, какой-то бодрый дедуська взял тачку, нагрузил ее нашей драгоценной битой вонью и попер к себе в огород. Ясное дело, что бабушка бдила, и поэтому дедуськин хадж можно смело считать последним, но это ведь совсем не главное. Увы.

Едва только дед доскакал до Воронежа, бабушка тут же принялась сигнализировать мне в окно.

— Вставай, нас грабят! — громко и не без пафоса рявкнула она.

— А как же каток? — тут же ответила я ей. — Мне, между прочим, тяжелое таскать нельзя!

— Не развалишься, — сверкнула глазами бабушка.

И тут, впервые, наверное, за пять лет моей творческой деятельности я решилась Сказать Ей Это.

Высунувшись в окно подальше и набрав в легкие как можно больше воздуха, я крикнула — и крик мой был песня.

— Бабушка, я писа-а-ааааааааа-атель, а не асфальтоукладчик! — вот как крикнула ей я.

Ответ бабушки был краток, громок и емок.

— Лопата за сараем, Ахмадулина, — раздалось по окрестностям, и теплый июльский ветер еще долго повторял «фииигова, фииигова, фииииии-гова…»

А потом пошел дождь.

Я долго-долго гребла мокрый асфальт. Гребла, кашляла и думала, что все эти мои герои с их беременностями, свадьбами и похоронами — такая, в сущности, чушь по сравнению с правдой жизни. Поздним вечером я вернулась домой, стерла все написанное за день и придумала новую историю. Такую же кривенькую, как моя дорога, и такую же невероятную, как асфальтоукладчик с золотым маникюром.

Привет тебе, Август!