Еврейский бог в Париже - Михаил Левитин Страница 23

Рачковский. Ваше превосходительство…

Министр. Ты меня моим титулом не пугай! Лучше подумай, что ты делать будешь, ведь под трибунал идешь!

Рачковский. На все воля Божья.

Министр. Не воля Божья, а глупость человеческая. Ты зачем агента выдал? Чем он тебе мешал?

Рачковский. Вы же сами знаете…

Министр. Ты по какому ведомству служишь, у тебя кто в подчинении — художники, святые? Ты чего от них ждешь?

Рачковский. Он издевался над нами, ваше превосходительство.

Министр. Издевался, но выдавал же! А чем прикажешь ничтожество компенсировать? Человек о себе мнит, а мы всю его подноготную знаем, суть знаем, куда ему деться, вот он и форсит, изгаляется. Хороший агент был. Этот твой Альфред?

Рачковский. Азеф, ваше превосходительство. Агент первоклассный.

Министр. Уволят тебя. Премьер-министр требует, чтобы под трибунал, я отобью, но в Москве, в Петербурге не служить тебе больше.

Рачковский. Спасибо, ваше превосходительство.

Министр. Ну, ты меня и разочаровал, ты что не знал, какие люди у тебя служат? Я тебе сейчас на ушко скажу, чтобы даже стены не слышали. (Шепчет.) А ты не знал?

Рачковский. Нервы не выдержали.

Министр. Гнойный тип?

Рачковский. Ох, гнойный, ваше превосходительство.

Министр. А без гноя нельзя, что это за агент без гноя, а этот твой Аслам, он что, татарин?

Рачковский. Нет, ваше превосходительство.

Министр. Замысловатый, конечно, тип, хотя я полагаю, вел дело дико, нецивилизованно, но интересно! Он в историю войдет.

Рачковский. И нас за собой потащит.

Министр. И нас, и своих бывших дружков. Тут, знаешь, какая-то загадка о человеке, многие будут разгадывать.

Рачковский. Наверное.

Министр. Будут, будут, добродетель скучна, зло неотразимо! Как все просчитал! Просто математик какой-то.

Рачковский. Инженер.

Министр. Инженер и есть. А мысль во всем, а перспектива, нет, он решительно незауряден, этот твой Азбек. Он что, осетин?

Рачковский. Что-то в этом роде.

Министр. Жаль, что ты меня с ним не познакомил. Денег небось много перебрал?

Рачковский. Уйму, ваше превосходительство.

Министр. Молодец! Для таких не жалко. Слушай, чего он добивался?

Рачковский. Жил.

Министр. Игрок?

Рачковский. О, да.

Министр. А потому что он ход истории угадал, незаменимых нет, а машинка-то крутится! И будет крутиться, поверь мне. Вот покойного Плеве взорвали, я на его месте, меня взорвут, сменщика я уже знаю, меньше скорби, а то жандармское управление в похоронное бюро превратили!

Рачковский. Много жертв, ваше превосходительство.

Министр. Да, хорошие люди, хорошие люди, жалко. (Хохочет.) А машинка-то крутится. Где он сейчас?

Рачковский. Я его найду.

Министр. Не ищи. Пусть они ищут. Ему медаль вручить надо, так всех провел. Олухи, Боже мой, какие мы олухи и какое интересное время.

Рачковский. Я одного не могу понять, он брал на себя роль Судьбы, в какой-то степени она от него зависела. Но не это главное.

Министр. Ну?

Рачковский. Он все делал с холодным сердцем, вот что не дает мне покоя. Я ненавижу этого человека за то, что он все делал с холодным сердцем.

Министр. А что ему руками размахивать? Он же на работе. Кто из вас государственный человек, он или ты? Ты когда-нибудь агентом был?

Рачковский. Нет.

Министр. И я нет. Мы — чистенькие, а ведь психика меняется, один раз донес, другой, психика меняется, больше жить без этого не можешь. На себя самого донести хочется. Заметь, много нашего брата так начинало, большие люди, сколько карьер, тебе это не хуже меня известно. Я любил здесь вечерком разные дела почитывать. Положишь на руку — папочка так себе, а убить этой папочкой человека можно. Сидишь себе один в кабинете — Бог! А теперь ты — никто! Подвел тебя твой Азент! Он что, немец?

Рачковский. Немец, ваше превосходительство.

Министр. Умный народ — немцы. Прощай.

Рачковский один.

Рачковский. Застрелиться, что ли?

В кабинет входит Девушка.

Простите, что заставил вас ждать. Начальство!

Девушка молчит.

Вот, изгоняют.

Девушка. Знаю.

Рачковский. Как вы можете знать?

Девушка. Они все знают.

Рачковский. Удивительно! Жениха видели?

Девушка. Нет еще.

Рачковский. Увидите?

Девушка. Да.

Рачковский. Ну, дай вам Бог. Дай вам Бог! Мне приятно, что вы зашли, все совесть мучила, что я вас втравил в это дело. Но теперь все кончилось, вы свободны, вернетесь к жениху. Вы что-то хотите мне сказать?

Девушка подходит близко к Рачковскому.

Девушка. Мне поручено убить вас, Рачковский.

КАРТИНА ТРИНАДЦАТАЯ

Дома у Азефа.

Жена. Если вы немедленно не уйдете, я выброшусь в окно.

Азеф. Выбрасывайся! (Подсел, ждет.) Лети вверх тормашками! (Ждет.) В ад лети! Ну? Что же ты не выбрасываешься?

Жена плачет. Азеф бросается к ней.

Я хочу, чтобы мне верили, ты не понимаешь, никто не понимает, никто ничего не умеет, а учат, учат! Сколько греха я взял на душу из-за таких глупцов, если даже собственная жена…

Жена. Я вам не жена.

Азеф. Она со мной на «вы»! (Рвет халат.) Да я каждую твою родинку знаю!

Жена. Пожалуйста, уходите.

Азеф. Да иди ты к черту! Будь ты проклята, фанатичка, со всеми твоими ублюдками, умрете без меня в нищете, гордые, неподкупные! Все ложь, понимаешь, нет никакого предателя Азефа и быть не может. Предателей вообще не бывает. Что предавать? Кого? Что в этом мире достойно предательства? Это просто жизнь такая, просто работа, она так делается, а другая — иначе. А вы все лупите людей высокопарными словами. Я что, был плохим мужем?