Аустерия - Юлиан Стрыйковский Страница 23

— Я завтра приеду и заберу всех. Приедем с сыном на двух повозках.

— Завтра! Завтра! Приказываю тебе, еврей, именем цадика, сядь и сиди! И пусть уже это будет конец!

— Ничего не понимаю, — возмутился владелец магазина модельной обуви Апфельгрюн. — Чтоб человек не мог на собственной лошади, в собственной повозке поехать куда ему хочется и когда захочется?

Притш закашлялся и прикрыл платком рот.

— Впервые я с ним согласен, — кивнул он в сторону Апфельгрюна. — Его повозка и его право.

— Хочет ехать, пускай едет, — отозвался Соловейчик, — право каждый имеет, но он не знает, что с ним может приключиться. У него могут спросить пропуск.

— Пропуск? Это еще что такое? — удивился пекарь.

— Узнаете. Все вы узнаете.

— Зачем пугать? Я не из пугливых, — ответил Вол. — Пропуск? Пусть будет пропуск. Бог на столько всякого разного дал, даст и на пропуск.

— Я никого не хочу пугать, но мне вспоминается Кишинев. Лет десять назад. Жена была беременна старшей дочерью, Ленкой.

Опять он за свое, — простонал Апфельгрюн.

— Я помню Кишинев, послушайте, послушайте, что вам стоит. Это было как раз накануне погрома. Пьяный казак вломился к родителям жены. Набросился на мою золовку. Но прибежал тесть с топором. Казак испугался и удрал. Но что бы было, если б его убили? Не дай Бог! Поэтому я все время говорю и повторяю: бежать от них надо! Как можно дальше!

— Что бы было? Все равно ведь было. На следующий день этот погром. Уж лучше б убили казака, — сказал пекарь Вол.

— По-вашему, только этого не хватало! — вспыхнул Соловейчик. — Стыдно так говорить! Фе! Стыдно!

— Стыдно? Пускай будет стыдно! И не надо меня учить! Я свое прожил и не позволю всякому себя учить.

— Всякому! Кто б говорил! Что ты там у своей печи знаешь? Да всем твоим булкам грош цена в базарный день!

— Что? Повтори! — Пекарь Вол выскочил на середину залы.

Соловейчик промолчал и сел обратно на лавку.

— Ой, евреи, евреи, — качал головой переплетчик Крамер, — из-за такой ерунды ссориться! Мало вам еще бед!

— Ша! — Рыжий ладонью ударил по столешнице. — Цадик возвращается в себя! — Он приложил ухо к губам цадика. — Ребе хочет перекусить. Найдется у вас что-нибудь? — обратился он к старому Тагу.

— Все съедено, все выпито. — Старый Таг развел руками.

Рыжий достал из кармана завернутую в платок булку и положил на стол. Цадик шепотом прочитал над хлебом благословение.

— «…выращивающий хлеб из земли», — закончил, повысив голос.

— Аминь, — ответили хасиды, глядя на пальцы цадика.

Цадик отломил кусочек величиной с маслину, поднес к губам и долго жевал.

— Уже? — спросил рыжий и спрятал сверточек с булкой обратно в карман.

Цадик перестал жевать.

Рыжий оглядел хасидов и воскликнул:

— Достойные, вознесем благословение.

— Вознесем благословение! — прозвучало в ответ.

Цадик шептал молитву, а остальные тихо повторяли за ним. Время от времени, будто рыба из воды, выскакивало чуть более громкое слово.

Вдруг юнец с едва пробившимся пушком на лице снова завел свою песню:

Где живет Бог

Кто знает…

Другие подхватили:

Где живет Бог

Кто знает…

Дальше юнец пел уже один, а остальные хлопали в ладоши и повторяли: «живет Бог, живет Бог, живет Бог».

Юнец с едва пробившимся пушком встал и взял за руки обоих соседей, самого красивого с золотыми завитками пейсов и самого высокого с лицом белым, как кусок полотна с дырками на месте глаз и рта.

Старый Таг подбежал к нему:

— Разве так можно? Подумайте сами, дорогие вы мои! Я уже вам один раз сказал. Она в доме. А вы хотите танцевать? Теперь каждый день может стать последним!

— Конец света? — Юнец с едва пробившимся пушком на лице склонил голову набок и прикрыл глаза.

— Да, конец света! — крикнул старый Таг.

— Ну и что? — Юнец засунул пальцы за отвороты лапсердака. — Значит, мы услышим рог Мессии.

— Я уже слышу его шаги. — Он опустил руки и сел на лавку. — Танец поднимает человека на три пяди над землей. А Мессия — в пении.

Кантор, сын кантора, сидел в конце стола, около мальчика с глазами на пол-лица, высунув вперед кривую ногу.

— О, да, — воскликнул он, — всё в пении! Избавление придет через пенье. Для ангела музыка — все равно что добрый поступок человека. И обруч вокруг солнца вертится, как музыкальный волчок, пронизывая все небеса. Отец мой, да будет благословенна его память, рассказывал мне, как еврей учитель вел детей в синагогу молиться. И что же делает сатана? Оборачивается вурдалаком, подлый пройдоха, по-собачьи лает, детей пугает, дети врассыпную, а он ну колотить их палкой, хлестать без разбору плетью, кого смолою мазнет, кого огнем обожжет. Раз, раз, и окончена битва, бах, бах, и конец молитвам. Что же делает еврей учитель? Конечно, как всякий человек плачет. А вурдалак лает и скачет. «Не убивай беззащитных овечек! Я за душу твою поставлю три свечки». А вурдалак знай себе смеется-хохочет. Еврею учителю худо, силы уже на исходе, он плачет и думает: не на что надеяться вроде. И тут с губ его последняя песнь слетает, предсмертную исповедь он, как каждый еврей, начинает. Глядь, вурдалак-пройдоха хвост поджал, точно пес побитый, в брюхе бурчит, обоссался, простите, смердит как мужик немытый. Обещает: я зло позабуду; клянется: я детей больше трогать не буду. Упрашивал, лил слезы, но поздно, раньше надо было просить за грехи прощенья. Вот так вот еврей учитель детей своих бедных спас. А с неба глас: будет тебе за это награда — ты дождешься прихода Мессии.

— Мессия? Что ты знаешь о Мессии! Я вам расскажу о Мессии. — Юнец с едва пробившимся пушком на лице вскочил. — Расскажу историю, которая случилась с Бештом

ИСТОРИЯ О СВЯТОМ БЕШТЕ, КОТОРЫЙ ЧУТЬ БЫЛО НЕ ПРИВЕЛ МЕССИЮ

— начал юнец.

— Ой! Ой! Ой! — прошелестело в зале аустерии.

— Мессия! Слушайте! Мессия!

Юнец поднял руку:

— Не в субботу и не в праздник, еще оставалось несколько дней до Симхат-Тора, [40]задумался святой Бешт. Сидит и думает. «Что случилось? — спрашивают друг у друга ученики. — Что случилось?» — спрашивают. «Еще сегодня я вам сюда приведу Мессию. Но чтоб никто не смеялся!» Святой цадик Бешт опоясался шелковым шнурком и призвал Авраама. И Авраам пришел, прочитал раздел из Торы и ушел. Потом Бешт призвал Исаака, потом Иакова, а потом Моисея. И все они прочитали каждый по разделу Торы и ушли. Счастливые и благословленные. А потом синагогу объял трепет, и из этого трепета случился сильный ветер, и святой Бешт пошатнулся, обеими руками схватился за биму, [41]на которой стоял стол, на котором лежали свитки Торы, из которых каждый читал свой раздел. И что есть мочи крикнул: «Мессия! Мессия! Ты меня слышишь?» В синагоге отозвалось эхо — и больше ничего, тихо. «Ты со мной шутки не шути! Приказываю тебе немедленно явиться, как явились наши святые праотцы — Авраам, Исаак, Иаков — и Моисей, наш учитель. Ты что, считаешь себя лучше их? И не говори мне, что еще не пришло время. Я здесь, внизу — мне лучше знать. Посмотри, как мои евреи мучаются и страдают, и нет этим мученьям конца. Я, Бешт, сын Элиэзера, уже не могу смотреть на страдания нашего народа». И тогда поднялась страшная буря с молниями и градом, и сделалась темнота, и в этой буре и темноте сделалась маленькая минутка тишины, и вот-вот уже должен был явиться Мессия, и закончились бы все невзгоды, тревоги, болезни и смерть. Но тут любимый ученик Бешта громко рассмеялся. Сатана нашел к нему путь. Ученик, чьего имени никто не знает и не узнает, стал где-то священником. Любой священник в любом городе может оказаться этим учеником Бешта, да будь он проклят. А святой Бешт так огорчился, что умер.