На той неделе: купить сапоги, спасти страну, выйти замуж - Анна Бялко Страница 23

Когда мы входим в наш двор, я не могу удержаться и подымаю глаза на свои окна. Темные. Ну и что, ничего не значит, большая комната выходит на другую сторону, а что бы ему делать в детской или на кухне... Глупость какая, кому вообще ему? Дура. Нет там никого, не было и не надо!

Войдя в подъезд, я зачем-то лезу проверять почтовый ящик. Бессмысленное действие — ну что я хочу там найти? Газет я не выписываю, письма уже давно никакие не ходят. Но неожиданно пальцы натыкаются в жестяной коробке на что-то шуршащее...

Вытаскиваю. Конверт. Простой конверт, заклеенный, но ненадписанный. В нем явно прощупывается что-то тяжелое.

Торопясь, раздираю плотную бумагу. На ладонь мне выпадает ключ на тесемочке. Я даже не сразу понимаю, что это мой собственный ключ. От моей же собственной двери. Тот самый, который я столько времени собиралась у Игоря забрать.

Дети с собаками уже все истоптались на узенькой площадочке у лифта, а я так и стою, как дура, замерев с ключом в руке перед открытым почтовым ящиком. Наконец, побуждаемая Костькиными нетерпеливыми криками, я, как сомнамбула, запихиваю конверт и ключ в карман, закрываю ящик, вызываю лифт, нажимаю в нем нужную кнопку... Уже в лифте меня вдруг осеняет, я снова вытаскиваю конверт из кармана. Там должно быть еще что-нибудь — хоть письмо, хоть что-то, что все объяснит, — я просто не заметила. Нет. Только мятая пустая бумага.

Лифт утыкается в наш этаж, створки, шурша, разъезжаются в стороны. Дверь заперта, в квартире темно... Действительно, нет никого и не было. И не могло быть, как мы теперь понимаем. Говорю себе почти вслух, что это замечательно и я сама этого хотела, а внутри тоскливо-тоскливо...

Костька дергает меня, спрашивая о чем-то своем, отвечаю ему довольно резко, и тут же становится стыдно. Он-то тут при чем...

Волевым усилием беру себя в руки, прошу прощения у обиженного малыша, мы торжественно миримся и идем играть в кубики. Но, хоть я и стараюсь держать себя в руках, у меня из рук валится все, что только может. Кубики не хотят строиться в высокую башню, падая один за другим. Костька наблюдает за мной какое-то время, потом заявляет великодушно-снисходительно:

— Ладно уж, Ася, иди лучше ужин готовь, от тебя никакого толку нет. Какая-то ты странная сегодня.

Я послушно ухожу в кухню, но там ничуть не лучше. В голову тут же пытаются снова набежать обрывки мыслей, которые я так старательно прогоняла. Поглощенная борьбой с ними, я пересаливаю кашу, проливаю стакан воды и, пытаясь достать с полки жестяную банку с сухим горохом — намочить для завтрашнего супа, роняю ее на пол. По всей кухне с сухим щелканьем разлетается примерно полтора килограмма гороха. Чертыхнувшись, я сажусь на корточки и начинаю его собирать — подмести и выкинуть жалко, тут много, супа на три-четыре будет. Из комнаты приходит на шум ребенок. Увидав, что случилось, он молча садится на пол рядом со мной и принимается за дело. Господи, как хорошо, что он у меня есть! Какая я дура, ну чего мне вечно надо, вот же есть у меня Костька, это же самое главное, а я ору на него из-за каких-то своих глупостей.

Мы ползаем вдвоем по кухне минут пятнадцать, наконец горох собран в банку и водворен на место, мы встаем, глядим друг на друга и начинаем смеяться.

Остаток вечера проходит мирно и спокойно. Уложив Костьку в постель, дотрагиваюсь на всякий случай до батарей — опять еле теплые. Я даже уже не расстраиваюсь — сил нет, достаю рефлектор, подготавливаю его, но пока все-таки не включаю — вдруг обойдется. Покрываю Костьку пледом поверх одеяла, целую, гашу свет и выхожу.

Времени начало десятого. Спать еще рано, но если я опять начну копаться в себе и думать, что же я не так сделала и в чем ошиблась, то у меня есть все шансы после не заснуть вообще. Собаку назначим прогулянной — весь вечер гуляла, хватит с нее. Сейчас залезу в постель, возьму детектив и буду читать до упора. Можно ванну налить, там полежать, почитать. Нет, не буду ванну, вылезать потом холодно. Так почитаю.

На автомате стелю постель, гашу везде свет, кроме маленькой лампочки над кроватью, лезу в душ, и после уже подхожу к книжному шкафу за легким чтивом на сон грядущий. На глаза мне попадается томик стихов Бродского. Когда-то мы с Игорем, добыв у знакомых на несколько дней эту книжку, две ночи подряд снимали с нее фотокопии, а потом Игорь где-то ухитрился купить такую же и подарил мне. Достаю ее с полки, тут же, на месте, в полутьме, открываю...

Почему все так вышло? И будет ложью

на характер свалить или волю Божью.

Не хочу я ничего читать. Вообще ничего не хочу. Забираюсь в постель, гашу свет, утыкаюсь в подушку. Холодно. Одна. Все казалось — ерунда, ерунда, никого мне не надо, сама все могу. Допрыгалась. Страшно — как я сама со всем справлюсь, у меня же ведь Костька. Плачь теперь, не плачь, толку-то... Подушку только вымочишь. Несмотря на сие мудрое соображение, я все равно продолжаю тихонько плакать, так и плачу, в каком-то полубреду между сном и явью, и уже сама не знаю, засыпаю я или нет...