Английская свадьба - Елена Давыдова-Харвуд Страница 23

После обеда мы все вместе идем гулять. Каким-то извиняющимся тоном наши хозяева объясняют, что поля и перелески вокруг – их частные владения и никому, кроме них самих и их гостей, бывать там не положено. Пока мы дышим свежим воздухом, Сью рассказывает, что всего в шести милях отсюда расположено большое поместье, где живут принцы Уильям и Гарри – дети принцессы Дианы и принца Чарльза. Не так давно принц Уильям получил право на вождение самолетов (вроде как окончил курс обучения и успешно сдал все экзамены, что ли) и тут же, прихватив своего братца Гарри, на вертолете полетел на какую-то вечеринку. Про это, я помню, действительно писала пресса, возмущаясь тем, на что тратятся деньги налогоплательщиков. А местные теперь высматривают вертолеты в небе – там ведь снова с большой вероятностью могут оказаться оба принца.

Гуляем, я замечаю на поле и вдоль троп маленькие ромашки. Потом приглядываюсь – никакие это не ромашки, а обыкновенные маргаритки, только растут они не на клумбах, как в России, а повсюду – и совершенно диким образом.

Пока мы дышим свежим воздухом, успеваем обсудить, что дикая малина, как у нас в подмосковных лесах, здесь совсем не растет. Зато растет, причем в огромных количествах, ежевика. Английское ее название – blackberry, то есть “черная ягода”, и это похоже на правду: ягоды у нее как у крупной малины, только почти черные, ну и вкус совсем другой, разумеется. Народ собирает ее вдоль дорог и тропинок и делает из нее сироп, джем, тушит и добавляет в пироги. И после прогулки дома у Сью с Тимом мы снова засели пить чай – с булочками с маслом и с домашним джемом из ежевики. Типично английская еда, – только вот разве может ежевика сравниться с малиной!

После чая мы устроились слушать диски с записями джаз-банда Тима, и он, разошедшись, достал кларнет и сыграл нам парочку мелодий вживую – и, надо сказать, отлично сыграл. А потом потащил нас смотреть свой личный огромный офис с Интернетом и компьютерами последних моделей на втором этаже гаража (в котором на тот момент стояло пять их – Тима и Сью – машин). Не совсем мне понятно, зачем фермеру-музыканту все эти прибамбасы с офисом и компьютерами, но, похоже, он завел их просто из любви к искусству. И тут я подумала: интересно, а когда русские фермеры заживут такой жизнью – с кларнетом, Интернетом и хорошими машинами?

На ужине в местном пабе мы случайно встретились с симпатичным внуком наших хозяев. Он только что перекрасил свои темные волосы в блондинистый цвет, в ухе, как и полагается в семнадцатилетнем возрасте, – серьга. Обычный модный и умненький мальчишка из очень богатой семьи. Вдруг выясняется, что по всем выходным он работает в этом пабе поваром. Это в свои-то 17 лет! С пятнадцати он подрабатывал здесь официантом, потом – помощником повара и вот теперь уже готовит воскресное жаркое для посетителей. Дело в том, что какое-то время назад он решил, что в восемнадцать поедет в кругосветное путешествие. А для этого ему нужны деньги. Хотя его родители очень богаты (как, впрочем, и бабушки с дедушками), в голову ему не приходит просто взять и попросить у них денег – вот он и зарабатывает их сам в свободное от учебы время.

“Слушай, а с какого возраста тогда дети в Англии имеют право работать, если ты в пятнадцать уже вовсю вкалывал?” – удивленно спрашиваю я этого поваренка. “Вообще-то с тринадцати, – охотно объясняет он, – но всего по нескольку часов в неделю и по такому расписанию, чтобы это не мешало школе.” – “Интересно, а кем можно работать в тринадцать лет? – размышляю я. – Не могут же детей брать на нормальную работу!” – “Ну, чаще всего в этом возрасте разносят газеты или работают кассирами в супермаркетах. Это мне просто повезло!” – смеется он. Тим со Сью давно уже прислушиваются к нашему разговору и тут решают уточнить, что вообще всех детей в Англии родственники поощряют работать, и даже самые богатые родители ожидают, что их дети будут сами обеспечивать себя (хотя бы частично) после 18 лет, пусть они и учатся, скажем, на дневном факультете университета. “А как у вас с каникулами?” – спрашиваю я поваренка. “А в каникулы я тоже работаю”, – вздыхает он. “Да нет, я не об этом! Сколько месяцев в году у вас каникулы?” – “А-а-а, – расплывается он в улыбке. – Вообще мы учимся с начала сентября до середины июля. Самые большие каникулы у нас летом, на Рождество и на Пасху, хотя еще бывают каникулы середины семестра и банковские праздники”. – “Как это, в банковские праздники – тоже каникулы?” – удивляюсь я. “Ну, если это можно назвать каникулами, – уточняет он, – просто к обычным выходным добавляется еще понедельник. Три дня – немного, конечно, но все же лучше, чем ничего!” – “А в конце учебного года, между прочим, – многозначительно смотрит на него Сью, – каждый учитель пишет о каждом ученике отчет для родителей: что в нем хорошего и какие недостатки”. И по этому взгляду я понимаю, что поваренок наш безупречен не во всем.

Из еды в этом пабе я заказала себе fishpie – дословно переводится как рыбный пирог. Официантка ставит передо мной глиняную мисочку с картофельным пюре. “Нет-нет-нет! – начинаю протестовать я. – Я же заказывала fishpie!” Все окружающие смотрят на то, что мне принесли, потом удивленно – на меня. А Джеймс смущенно говорит официантке: “Спасибо! Мы тут сами разберемся!” Она убегает, я пыхчу от негодования, а он мне тихонько так говорит: “А это что, по-твоему?

Ты не знаешь, что ли, что это и есть fishpie (то есть рыбный пирог)?” Я с недоверием начинаю ковыряться в картофельном пюре: там действительно попадаются кусочки разных видов рыбы, мидии, креветки и много то ли сметаны, то ли сливок с сыром; все это запечено в духовке и, должна признаться, на самом деле очень вкусно. Только вот мне до сих пор непонятно: зачем было эту смесь называть пирогом?

Пока мы едим и выпиваем, выясняется, что Тим и Сью сдают в аренду некоторые участки своих земель, а заодно и пару домов, принадлежащих им, и не понаслышке знают про всякие проблемы, связанные с землевладением. Тим рассказывает об одной интересной детали в английских законах: если кто-то самовольно поселится на определенном участке земли и его никто официально не попытается оттуда выселить в течение 12 лет, то земля эта становится собственностью “захватчика”. А настоящий хозяин где-нибудь на другом конце страны может об этом не знать и продолжать считать, что земля по-прежнему его.

Я смотрю на Джеймса и понимаю, что мы с ним одновременно подумали об одном и том же: “Хорошо бы, чтобы на ваших землях никто втихаря не доживал двенадцатый год!”