Каменное сердце - Пьер Пежю Страница 23

Возможно, теории Эллен были наивными. И все же, хотя полностью убедить меня ей не удавалось, меня завораживал ее способ сплетать в единое целое детерминизм и загадку. Я просил ее объяснять мне, заставлял плескаться и барахтаться, захлебываясь наукой, и одновременно восторгался и строгостью ее ума, и дикостью ее тела.

Потом мы как-то потеряли друг друга из виду. Я был женат, Эллен вышла замуж и родила двоих детей. Потом мы снова нашли друг друга, или, вернее, одиночество каждого из нас в браке само собой потянулось к другому и отыскало его. Эллен все твердила, что мы созданы друг для друга. Но мы снова расстались и не виделись до тех пор, пока сама судьба не свела нас, сделав так, что эта женщина вместе с мужем поселилась в том самом городе, рядом с которым мы с Жюльеттой купили дом с каменным сердцем. И за пятнадцать лет мы с Эллен раз пять или шесть совершенно случайно сталкивались то на улице, то в магазине, то еще в каком-нибудь людном месте. Эллен смущалась при этих внезапных встречах, отделывалась банальностями насчет того, как летит время и какие случаются совпадения. Впрочем, с ней рядом был муж, а со мной — Жюльетта, которую даже такие мимолетные воссоединения сердили и огорчали, и она торопилась уйти.

Я понял, что Эллен не стремилась со мной видеться, и не решился спросить у нее адрес. Похоже, она пожертвовала собственной карьерой генетика ради карьеры мужа, блестящего исследователя, возглавившего целую лабораторию, некоего Дюморье, чье имя она теперь носила. Моя ученая красавица осталась в далеком прошлом! Пленительная смесь генетики и Ирландии рассыпалась в прах, улетучилась! Эллен почти совсем утратила акцент, именовалась «мадам Эллен Дюморье» и большую часть времени, пока супруг летал по всему свету с симпозиума на конгресс, украшала их уютное семейное гнездышко, воспитывала и развлекала детей. Удручающее самоотречение! Что здесь следовало вменить в вину? Естественную потребность или культурную случайность соотношения сил в паре?

Я без особого труда разыскал свою давнюю подружку и однажды утром, поддавшись внезапному желанию, позвонил ей и попытался пристроить под ее покровительство хотя бы несколько сотен книг. По ее голосу я понял, что она одна. Муж в очередной раз куда-то уехал. Дети почти взрослые и живут своей жизнью. Одиночество давало Эллен право не вешать трубку, я чувствовал, как ей не хочется этого делать. Я вытерпел долгие минуты ее пауз. Затем ей удалось вновь заговорить естественным тоном, и вскоре помимо ее воли к ней вернулся ее удивительный ирландский акцент. Этот голос, пришедший из прошлого, смущал и слегка возбуждал меня.

В ходе нашего бессвязного разговора Эллен поначалу решительно отвергла нелепое предложение принять мои книги в дощатых гробах. Я некоторое время настаивал, потом сдался, удовольствовавшись несколькими горькими замечаниями. И уже собрался положить трубку, чуть наигранно изображая разочарование (не для того ли, чтобы скрыть разочарование подлинное?), когда внезапно, как бросаются в пустоту с моста, уже решив, что никогда на это не осмелятся, она пробормотала: «Вообще-то, Жак, да, если тебе надо уехать и ты не знаешь, куда девать некоторые вещи, можешь привезти сюда то, что тебе мешает. У нас полно места. Огромный подвал. В конце концов, теперь-то все это какое имеет значение? Что еще может случиться? Так что можешь привозить… Теперь мне все равно… — и еле слышным голосом — дуновение ветра, тронувшее вереск на берегу неспокойного моря безразличия, — настойчиво повторила: — Что еще со мной может случиться?»

Я уже раскрыл рот, чтобы ее поблагодарить, но тут она, охваченная постыдным раскаянием, прибавила окрепшим и образумившимся голосом: «Жак, если ты придешь, нам, может быть, лучше не видеться. Хотя меня наверняка не будет дома. Я часто куда-нибудь ухожу. Совсем одна. Но адрес ты знаешь. В подвал можно попасть через черную дверь, которая выходит в сад. Ключ спрятан в ближайшем ящике с цветами. Открывай и складывай в углу все, что хочешь. Сам увидишь, там просторно. И забрать сможешь свои вещи, когда захочешь. Только не старайся со мной увидеться, прошу тебя. Давай не будем встречаться. Для меня так лучше. Понимаешь?»

Я понимал, не понимая, но не все ли равно!

Когда мы с тележкой загружали в машину последний из предназначенных Эллен ящиков, я заметил, что ко мне по дороге катится, подпрыгивая, маленький лимонно-желтый автомобильчик почтальона. Обычно почтальон ограничивался тем, что бросал письма в почтовый ящик, висевший на шатком столбе на другом конце дороги. Почему он решил подъехать к дому? Мне посылка? Заказное письмо? Поскольку двигался он еле-еле, я поднял капот и сделал вид, будто на всякий случай перед тем, как тронуться в путь, решил проверить, есть ли в моей машине мотор.

За спиной раздался нетерпеливый гудок. Я сделал пару шагов по направлению к руке, которая махала мне пачкой писем, высунувшись в приоткрытое окно. Чертыхаясь, довольно грубо выхватил пачку, но почтальон не отъехал, он опустил стекло, и я увидел его лисью мордочку с короткой бородкой, фуражка была ему мала, из-под нее во все стороны торчали черные волосы.

Я уставился на него. Молча. Прочистив горло, почтальон пролепетал:

— А… как быть с письмами, потом?

— Когда потом? — повернувшись к нему спиной, спросил я.

— Ну… вы же понимаете. Говорят, вы скоро уедете… И еще говорят, что ваш дом сломают, а землю поделят на участки… Так что мне делать с письмами и вообще?

Я сказал ему, что зайду в деревне на почту и оставлю распоряжения, после чего отошел от машины. Но пронырливый почтальон все стоял с заведенным мотором и не отъезжал.

— Да, у меня ведь еще письмо для мадам Ларсан!

Теперь он с серьезным и недоверчивым видом помахивал белым конвертиком, на котором от руки черными чернилами были выведены имя и адрес Жюльетты. Я рванулся к нему, схватил и сжал его руку, может быть, даже слегка вывернул, потому что он поморщился от боли, и выхватил у него письмо.

— Вы не хотели мне его отдавать? Что это значит?

Он сильно побледнел и избегал моего взгляда. Смотрел в сторону дома и каменного сердца.

— Ну так что?

— Так, похоже, вашей жены тут больше нет, во всяком случае, так говорят. В деревне ее давно уже никто не видел, и ребята, которые тут мимо плавают по реке, тоже говорят, что теперь ее совсем не видно… Так вот, поскольку вы все тут продали и собрались уезжать…

— И что же?

— Некоторые болтают даже, будто… Но это все глупости, про такое даже думать не следует…

Я резко распахнул дверцу, схватил почтальонишку за шиворот и глухим голосом, пытаясь говорить грозно, спросил:

— Что болтают? Кто? Кто что подумал? А? Что?

— Не знаю… В кафе, в булочной… Я, когда захожу туда после того, как разнесу письма, они спрашивают…

— О чем?

— Ну, видел ли я мадам Ларсан… Спрашивают, чем вы занимаетесь. И еще, что вы можете складывать во все эти ящики.

Я снова почувствовал тот особенный зуд. Он не зарождался постепенно, как раньше, в пальцах, затем в ладонях, в предплечьях. Он разом охватил все мое тело. И я испугался. Испугался сам себя. Испугался за этого лисенка, глупого до полной невинности.