Жемчужная Тень - Мюриэл Спарк Страница 23

— Чудесный дом. И какое великолепное поместье, — сказала хозяйка дома.

— Да, — согласилась Сибилла, — самое большое во всей колонии.

— А хозяева тоже самые большие люди?

— Ну как сказать… богатые, это уж точно.

— Да вижу, вижу. Какой красивый интерьер. А эти старые масляные лампы — какая прелесть. Насколько я понимаю, электричества у вас там не было?

— Почему же, во всем доме горел свет. Но что касается столовой, мои друзья следовали старой традиции масляных ламп. Понимаете, это точная копия старого голландского дома.

— Очаровательно, бесподобно.

Бобина кончилась. Зажегся свет, и присутствующие, каждый в своем кресле, сели поудобнее.

— А что это за крупные красные цветы? — поинтересовалась престарелая дама.

— Огненное дерево.

— Потрясающе, — заметила хозяйка. — И вы не скучаете по этим краскам, Сибилла?

— Да нет, честно говоря, нет. На мой взгляд, слишком уж ярко.

— А вам яркие цвета не нравятся? — живо подался вперед молодой человек.

Сибилла молча улыбнулась ему.

— Мне понравилось место, где ящерки играют в камнях. Отличные кадры, — сказал хозяин, вставляя в проектор последнюю бобину.

— А мне понравился этот симпатичный блондин, — словно возражая кому-то, заметила хозяйка. — Это он — любитель страстоцвета?

— Нет, он — управляющий, — сказала Сибилла.

— Ах да, вы же говорили. Тот, что был замешан в истории со стрельбой?

— Да, так уж несчастно все обернулось.

— Бедняга. Такой молодой. Опасное, выходит, место. Надо полагать, солнце и все такое прочее…

— Да, для некоторых опасное. По-разному бывает.

— А черные выглядят вполне довольными. Вам в ту пору трудно с ними приходилось?

— Нет, — откликнулась Сибилла, — только с белыми.

Все рассмеялись.

— Ну вот, — сказал хозяин. — Выключите свет, пожалуйста.

Вскоре Сибилле открылась истинная причина семейных неурядиц. Она не совпадала с их объяснениями: мол, они так влюблены, что постоянно ревнуют друг друга к противоположному полу.

— Барри, — заметила однажды Дезире, — так и взвился — верно, Барри? — когда я улыбнулась, просто улыбнулась, Картеру.

— Когда-нибудь я с этим Картером разберусь, — буркнул Барри. — Он постоянно вьется вокруг Дезире.

Дэвид Картер служил у них управляющим. Сибилла неосторожно обронила:

— Ну Дэвид-то уж ни за что…

— Ни за что? — сказала Дезире.

— Ни за что? — сказал Барри.

Может, они и сами не понимали истинной причины своих размолвок. Они происходили по утрам, когда Барри, следуя принятому решению, лежал в постели и сочинял стихи. Дезире же, озабоченная перспективами расширения страстоцветового дела, настаивала, чтобы он появлялся на фабрике не позднее восьми утра, как все остальные предприниматели в колонии. Но Барри все чаще заговаривал об отходе отдел ради занятий поэзией. Когда он в очередной раз оставался в постели, поигрывая с пером и обдумывая очередную строку сонета, Дезире надувалась и хлопала дверями. Все домашние понимали, что вот-вот разгорится скандал.

— Тише! Неужели ты не видишь, что я пытаюсь сосредоточиться? — кричал он, а Дезире отвечала:

— По-моему, если ты собрался писать, лучше подняться в библиотеку.

Ее жадность и его тщеславие были слишком острыми ингредиентами для одного блюда. Потому и начали возникать имена Дэвида Картера и Сибиллы — для утешения, поднятия духа и укрепления мифа о страстной любви.

— Строила глазки Картеру в саду. Думаешь, я не заметил?

— Картеру? Не смеши меня. Мне ничего не стоит удержать Картера на расстоянии. Но раз уж зашла об этом речь, как насчет тебя и Сибиллы? Вчера вечером я ушла спать, а вы еще долго оставались вдвоем.

Иногда он не просто крушил хрустальные вазы, но и вышвыривал осколки в окно.

В полдень обессиленный Барри пускался в объяснения:

— Дезире места себе не находит — верно, Дезире? — и все из-за тебя, Сибилла. Понять можно. Не следует нам с тобой засиживаться после того, как она уходит спать. Ты у нас в своем роде настоящий дьяволенок, Сибилла.

— Ну ладно, — покорно говорила Сибилла, — будь по-твоему.

Но в какой-то момент она устала от этой игры. Когда звучный голос Барри поднимался до высот, приличествующих священному предмету, она уже не могла чувствовать себя объективным наблюдателем. Она устала от игры, ибо превратилась в нечто большее, нежели ее номинальный участник. Уэстоны не просто навевали на нее скуку, она начала ненавидеть их.

— Чего я не могу понять, — говорил Барри, — так это почему моих стихов не замечают дома, в Англии. Здесь моя книга разошлась четырехтысячным тиражом. Во всех местных газетах появились пространные рецензии; не забыть показать их тебе, напомни. Но в Лондоне — ни звука. Из журналов, в которые я посылаю свои стихи, даже не отвечают.

— Все сейчас войной заняты, — говорила Сибилла.

— Да, но стихи продолжают печатать. Так называемые стихи. А по-настоящему — просто мусор. Все мусор. Ничего не поймешь.

— Твои стихи слишком хороши для этой публики, — говорила Сибилла.

Тонкое ухо уловило бы в ее тоне визг иглы, вонзающейся в воск.

— Между нами говоря, это чистая правда, — отвечал Барри. — Сам бы я этого не сказал, но суть именно в том.

Барри был грузен, приземист и смугл. На лице морщины, то ли от забот, то ли от проблем с желудком. Костлявый, светлокожий Дэвид Картер являл собою полную ему противоположность. Это особенно бросалось в глаза, когда он проходил по дому.

— Англии конец, — говорил Барри. — Она в полном упадке.

— Удивляюсь, — говорила Сибилла, — как тебе при этом удается писать такие веселенькие стишки об английских городках и деревнях.

«Эй, Сибилла, — одергивала она себя, — бизнес есть бизнес, а ностальгические сцены из жизни Англии — как раз то, чего ждут колонисты. Все, это моя последняя поездка. Больше я сюда не вернусь».

— Такой я запомнил Англию, — говорил Барри. — Добрая старая страна. Но теперь, боюсь, она пришла в упадок. После войны от нее останется только…

По утрам Дезире собирала в гостиной прислугу, чтобы раздать задания на день.

— Я считаю, что в доме должен быть порядок, — говорила Дезире, родители которой работали в гостинице. Сибилле оставалось только гадать, отчего Дезире решила, что все домашние дела она должна вести лично, начиная с самого утра. Быть может, в ее генетической памяти застряло воспоминание о молитвах, на которые собирались все домашние, либо гостиничные порядки навели ее на мысль о необходимости «собирать слуг» и гонять их в хвост и в гриву. Курчавые, босоногие, эти наполовину одомашненные крестьяне и вчерашние мелкие фермеры стояли в неловких позах на ковре гостиной Дезире. Говоря на креольском, которого слуги почти не понимали, она разъясняла каждому, что надо сделать за день. Только Сибилла и Дэвид Картер знали, что на язык аборигенов имя Дезире переводится как «Скверная Курица». Дезире постоянно жаловалась на их непонятливость, и все же эти ежеутренние летучки она любила не меньше, чем Барри — свои стихи.