Натурщица Коллонтай - Григорий Ряжский Страница 23

Или взять ту историю с химичкой из давлекановской школы, которая бросилась об землю с верхнего чердака нашей школы и почти убилась навсегда, ты не забыла про неё, несчастную? По твоей теории, Шуринька, она бы могла жить себе и дальше, с гвардейским красавцем капитаном, но просто плохо выглядеть, как обгорелая лицом спичка. А она не смогла, из-за любви, из сильного всепоглощающего чувства женской принадлежности для мужчины. Так или не так?

То-то и оно.

Это одна часть. А по другой — может, я с тобой и согласна: по той, где переживать необязательно, когда нет ни слитного единения тел, ни особых обязательств на эту тему. Скажем, встретились, поласкались и разошлись. Допускаю и такое, хотя сама не пробовала пока, надобности не возникало. Но вижу, как бывает.

И отношусь тоже с пониманием.

Например, один наш педагог, по живописи, всё время мучает нашу же студентку повышенной приставучестью и склоняет к взаимности. А сам женат и не думает брак свой расторгать. Это как? А все говорят — нормально, спокойно, в порядке творческих происшествий и художественных вещей. Просто потому что она сложена почти не хуже нас, кого видят и с кем сравнивают.

Если, к примеру, тебя рисуют, а он ходит и наблюдает за ними и за мной, педагог этот сластолюбивый, то вольно-невольно ему приходится сравнивать рисунок с оригиналом, то есть со мной. Но при этом он отлично в курсе, что я ему не по зубам: и как слишком красивая для него, и как натурщица по работе, на которых у них там негласный запрет, и как Пашина супруга, которого уважают за медаль, заслуги войны и шестичасовой труд держания сложных поз при недостатке точек телесной опоры.

И тогда он делает что, учитель этот мучитель? Он выбирает себе похожую на демонстратора рисовальщицу и атакует её по всем фронтам, чтобы упечь в постель и насладиться похожестью на обнажённую меня, которая у него так и застряла в голове. И плохо учит того, кто ему не поддаётся, или плохо ставит зачёт, если не добивается склонить в область своей похотливости.

И знаешь, как правило, у него получается, несмотря на мораль и нравственное чувство желания отказать ему.

А после другую выбирает и снова прикидывает по мне, насколько она будет попадать в его зловещую цель. Глаз у него присмотренный, точный, сам он прекрасно владеет законом перспективы, пропорции и падения всяческих теней, так что вычисляет на раз, безошибочно угадывает для себя жертву моей красоты.

И так не один уже год, говорят. Мы меняемся, натурщицы, и студентки меняются, уходят, приходят и защищают и диплом, и себя от него, кому удаётся охранить тело от такой напасти.

И при чём здесь переживания? Любовь обращается в обычную связь телесной близости, без подключения содроганий, нервов и счастливых открытий мира через ещё одно проникновение в любимое существо. И тут я не могу с тобой не согласиться, Шуринька, — второстепенны! Они себе ставят задачу отучиться и выйти человеком, готовым к художественной самостоятельности. Раз надо пройти через связь с нелюбимым, но образовавшим непреодолимую помеху мужчиной, то это можно осуществить просто телом, без ничего остального, что идёт изнутри. И это такая же часть женской судьбы, которая берёт начало от вечности, от древности, от согласия самки быть уступчивей и покорней в отношении дозволения самца на себя.

Так вот, идём мы, гуляем к морю и волнам на нём.

Говорю:

— Шуринька, давай я тебя ФЭДом нашим запечатлею на века, на фоне гармоничных волн и брызг. Не против?

А сама вдруг понимаю, что ни разу в жизни тебя не видала. Что толкаю сейчас каталку эту, с тобой, сидящей внутри, а лица сверху глазами не ухватываю, только урываю краем взгляда плечи, часть живота и ноги, накрытые пледом с клетчатым ворсом. И прихожу в ужас — как же так! Родная кровь, наследница фамилии по прямой нисходящей, продолжатель части идей и помыслов про женский род и всё остальное, и без лица, вообще.

И собираюсь каталку развернуть, на себя, с волнением, что вот-вот и обнаружу всю правду родственной мне наружности и в особенности лица, из-за которого весь сыр-бор этот разгорелся, с прогулкой и ФЭДом.

А ты мне ни с того ни с сего со злобой вдруг необъяснимой приказываешь, бабушка.

Говоришь:

— Остановись немедленно! Не сметь меня первым фронтом к себе разворачивать! Глядишь себе на второй, обратный, так и продолжай туда глядеть, без аннексий и контрибуций, а на первый не посягай, не для тебя он создавался, не тебе им любоваться и присваивать! К тому же ФЭД этот вечно не заряжен и поэтому пустой и звонкий, как ландриновая твоя голова!

И в страхе просыпаюсь. Два раза было уже, но второй раз не с морем, а в Башкирии, не доступя немного ближнего края реки Дёмы, где песок без камня.

А лица как не было, так и нет. Хоть бы, думаю, на спичках увидать тебя или где.

Паша говорит, в Ленинскую библиотеку сходи, поинтересуйся историческими материалами, текстами, работами её на тему революции и места женщины в новой формации. Но вообще не советую — он же и говорит, Паша, — не уверен, что не нарвёшься на чудовищную глупость и пошлость в освещении такой высокой и сложнейшей тематики. Говорит, в основе, как ни крути, бездуховность окажется и идиотский примитивизм, основанный на чудовищном и неоправданном практицизме бесчеловечной идеи пролетарской революции. Так как-то сказал или наоборот. Это про тебя, представляешь, с кем живу?

Но это он не со зла, это всё от его личных духовных теорий, художественных подходов к им же идеализированной гармонии. Он просто не настолько ценит и любит всё, что нам с тобой дорого по линии Коллонтай. По части самой революции и по твоим международным женским выступлениям.

Я:

— А чего ж раньше молчал, когда с мамой за шкафом миловался с вечера до утра?

Он:

— Не было смысла. Маме всё равно, а ты была маленькая ещё, не догнала бы самой сути. Ты и сейчас не догонишь, думаю. У тебя другая сильная сторона, на ней и остановимся покамест.

Я:

— Так ты вообще, получается, против советской власти, что ли?

Он:

— Я не против неё и не за. Я просто не хочу, чтобы она ко мне прикасалась никаким боком. Пусть себе существует на Папуа Новой Гвинее и не лезет ко мне в душу и в карман.

Я:

— Она ж тебе протез бесплатный подарила, как бы ходил одной ногой без власти народа?

Он:

— Я б на двух ходил и с полной рукой, если б маршал-опричник не приказал тысячи народу положить, не подождав малость, пока те не сдадутся. А они сдались. Только солдат больше не вернёшь, как и ноги моей с кисточкой. А что бесплатный, так и не надо мне, в нормальной стране сам бы купил, без них.

Я:

— А узнают если, что ты их не любишь? Вся фамилия наша тогда пострадает?

Он:

— За фамилию не суетись. Отрекусь. Так что спи спокойно и не морщинь себе у носа, не ломай несовершенством гармонию, даже временным.