Дорога на Мачу-Пикчу - Николай Дежнев Страница 23

— Привет!

Вот, значит, как все происходит! — мысль пришла легкая, не требующая доказательств. — Тогда понятно! Тогда и волноваться нечего, потому как все сразу встало на свои места. Простые вещи не нуждаются в объяснениях, в этом и заключается их простота, а сложные объяснять бесполезно, потому что все равно никто ничего не поймет. Случившееся надо принять как факт и больше к этому не возвращаться. И попыток осмыслить не делать. Это вредно. Для психики подорванного непосильным трудом организма. Ну, крокодил! Ну, говорящий! Что с того? Есть много на свете, друг Гораций, чего не знают наши мудрецы! Если хорошенько подумать, в происходящем нет ничего особенного, и уж точно не нам менять законы мироздания. Как там писал поэт? Ошибался однако, не только времена, но и действительность — слово-то какое странное! — не выбирают, в ней живут и… Хорошо бы, конечно, знать, когда именно со мной это случилось, а с другой стороны зачем? Разве что для диагноза и полноты анамнеза. И потом, в каждой ситуации надо искать и находить нечто положительное, что вселяло бы в тебя оптимизм. Я, к примеру, с этого момента никому ничего не должен, взятки с меня гладки, вчистую вышел из игры. Можно просто сидеть на теплом песочке и улыбаться окружающему миру. Вокруг милейшие, доброжелательные люди. Сейчас набегут санитары, сделают укольчик и я погружусь в мир красочных и счастливых снов…

Вытряхнув из пачки пару сигарет, я сунул одну в пасть аллигатору, вторую закурил сам. Мне что, жалко что ли? Придет навещать Сашка, попрошу принести табачку. У постояльцев дома скорби только и радость, что подымить вволю…

— А старик-то, во темнило, мне так ничего и не сказал! — заметил крокодил, затягиваясь и выпуская, словно сказочный дракон, из ноздрей дым.

Промолчать было бы невежливо, но, поскольку ситуацией я не владел, счел за благо ограничиться самым общим замечанием:

— Возможно, он не знал…

Аллигатор посмотрел на меня задумчиво:

— Возможно… хотя вряд ли! Тот еще сукин сын, от него всего можно ожидать…

Человека, о котором шла речь, я не знал, поэтому лишь пожал плечами. Не хватало мне только входить в детали чужих разборок, когда от своих проблем глаза лезут из орбит. Хотя, с другой стороны, какие у душевнобольных проблемы? Да никаких! Но рассуждения эти, полные житейской мудрости, меня почему-то не успокоили.

— А чего это ты дрожишь, как осиновый лист? — продолжала, между тем, рептилия, щуря левый глаз. — Побледнел! — поинтересовалась, не скрывая иронии: — Может, надеешься, что сошел с ума? Зря! Поначалу многие так думают, но это быстро проходит…

Аллигатор затянулся сигаретой, по его похожей на чемодан морде растеклось выражение блаженства. Я смотрел на него во все глаза, но слова крокодила доходили до меня из рук вон плохо. Если чудище считает меня нормальным, — рассуждал я, воспользовавшись образовавшейся паузой, — это может означать, что я не вполне сумасшедший, а если и сошел с ума, то настолько капитально, что могу себе вообразить курящего каймана, не считающего меня умалишенным. Высокий пилотаж, такое не всем дано! — подумал я не без гордости, но довести мысль до логического конца, если таковой имелся, не успел.

— Я вижу, ты малый добрый, — сообщил аллигатор, сплевывая на песок окурок, — не то что старик. Тот снизошел до меня лишь однажды, угостил папироской. Как сейчас помню: «Герцеговина Флор» фабрики «Дукат» в такой квадратной коробке…

Дался ему этот тип, только о нем и говорит! — возмутился я, естественно про себя, как вдруг меня поразила догадка: что, если, вспоминая об обидевшем его человеке, чудище имеет в виду дядю! Жмотом он, правда, не был и, насколько я помню, никогда не курил, но уж больно многое в этом деле совпадает! Действительно, а почему бы и нет?.. Старик в Соловьиху приезжал, это факт. В дом наверняка заходил, иначе и быть не могло. Так почему бы ему не спуститься к речке и не осмотреть окрестности?.. В таком случае получается, что поспешил я самовольно записаться в умалишенные! Коли уж дядя водил знакомство с крокодилом, — а его в безумцы не определишь и под дулом пистолета — так почему бы и мне не сойтись с этим исчадием ада! Жизнь по своей сути абсурдна, о чем знают все думающие люди планеты, в таком случае наш разговор с рептилией можно считать всего лишь очередным тому подтверждением, и только. Правда, говорящие грубости и курящие чужие сигареты крокодилы — это, все таки, пожалуй, слишком! Должны же существовать рамки общественных приличий, которыми представители класса пресмыкающихся обязаны себя ограничивать, а не лезть к венцу природы со своими сантиментами…

Поймав себя на этой мысли, по сути своей глубоко справедливой, я несколько огорчился. Маятник оценки собственного психического состояния снова качнулся в сторону красной зоны с надписью «шизофрения» и там задержался. Ничего страшного не произошло, успокаивал я себя, просто человеческая логика не всегда уместна, когда ты общаешься с крокодилами, но неприятный осадок остался. Как вести себя в сложившихся обстоятельствах, я не знал, поэтому, для поддержания светской беседы, интеллигентно поинтересовался:

— Скажи, как бы это выразиться… короче, откуда ты здесь взялся?

Аллигатор посмотрел на меня так удивленно, как будто я предложил ему станцевать Спартака в одноименном балете Хачатуряна… Возможно, он рассчитывал на роль Красса. В любом случае, его огромная когтистая лапа потянулась к белесой груди, как если бы крокодил хотел переспросить: я? Не ограничиваясь этим, аллигатор презрительно хмыкнул и, словно от зубной боли, скривился. Постороннему наблюдателю могло показаться, что неожиданно для себя он разжевал лимон, но на пустынном берегу мы были одни.

Написанная на перекошенной морде скорбь не замедлила отлиться в скупые, но разящие внутренней болью слова:

— Если уж применять выбранный тобой глагол, то взялся не я, а ты! И потом, откуда такое амикошонство? «Тыкать» незнакомцу на том лишь основании, что у тебя две ноги, а у него четыре — в лучшем случае, это признак дурного тона! А в худшем проявление животного шовинизма. Я, между прочим, по крайней мере в тысячу раз старше тебя и одно уж это дает мне право ожидать от таких, как ты, выражения уважения… Или уважения выражения? — он коротко задумался: — Ладно, проехали! Но имей в виду, что меня еще в древнем Египте почитали за Владыку ужаса, и так бы все и продолжалось, если бы твои соотечественники не построили там сдуру плотину и не извели под корень моих сородичей… — казалось бы немного успокоившись, он, тем не менее, продолжал: — Какой невиданный цинизм, причислять благородных крокодилов к пресмыкающимся! И это в то время, как сами люди погрязли в низкопробном угодничестве и занимаются лишь тем, что лебезят и заискивают перед сильными мира сего… — переполненный справедливым негодованием, аллигатор вдруг рявкнул: — Как звать?

Не буду врать, что мне тут же захотелось выпрямиться во весь рост и сообщить чудовищу, что человек — это звучит гордо. Но на ноги я тут же поднялся, а точнее вскочил:

— Дорофеев! Глеб Аверьянович!

— Меня будешь называть дядюшкой Кро! — снизошел аллигатор до полуулыбки. — Знаешь, мне всегда хотелось, чтобы кто-то называл меня дядюшкой, в этом есть нечто патриархальное и глубоко английское… — и продолжал уже обычным, но окрашенным светлой грустью тоном: — В этом мире желтых туманов, порой, так хочется простого человеческого тепла…