Темная материя - Юли Цее Страница 23

У же после второго гудка Оскар берет трубку:

— Забудь думать об этом, Жан!

— Кто такой Жан?

— Себастьян! — Этот Жан, кем бы он ни был, наверно обрадовался бы, услышав, как облегченно рассмеялся Оскар. — Я уже который день жду, что ты позвонишь.

Последовала пауза. В наступившем молчании чувствуется, что Оскар продолжает улыбаться. Скрипнул диван. Себастьян мысленно так и видит, как Оскар, в черных брюках и белой рубашке, которая ему так к лицу, с удовольствием потягивается, распрямив длинные ноги. Наверное, только что вернулся домой. Когда-то он сказал Себастьяну, что ночью в этом городе можно выуживать людей, как форелей из переполненного рыбного садка.

Себастьян же сидит за обеденным столом, низко согнувшись, на том самом месте, на котором недавно сидел, когда они в последний раз всей семьей ужинали с Оскаром. Он засучил рукава, все руки у него покрыты засохшей кровью. Надетый на нем костюм из светлой материи тоже весь заляпан. При каждом движении он ощущает запах, который от него исходит. Потливый запах страха, бессонницы и вонь ожидания, про которое он уже и сам не мог бы сказать, сколько дней оно продолжается.

— Который сейчас час?

Улыбка Оскара вновь сменяется смехом.

— Ты звонишь, чтобы спросить у меня время? Три часа ночи.

— Господи, — говорит Себастьян, — скоро начнет светать.

— У тебя странно звучит голос. Словно до тебя тысячи световых лет и ты уже тысячу лет как умер.

— Довольно точное описание.

Есть особенная тональность, мелодия с глубинными вибрирующими оттенками, которая звучит, когда между Оскаром и Себастьяном идет спокойная беседа. Гармоническое созвучие их голосов создает особое, отдельное от остального мира, пространство, ради которого Себастьян иногда, собираясь набрать служебный номер Оскара, прикрывает дверь, ведущую в прихожую его институтского кабинета. Тогда он спрашивает, как у Оскара прошел этот день, как подвигается его работа, какая нынче в Швейцарии погода. Вот и сейчас его охватило желание порасспрашивать Оскара, поинтересоваться, как он провел эту ночь, и послушать, кого ему довелось повстречать и что он делал. Убаюканный знакомыми звуками, он потом повесил бы трубку и снова безвольно погрузился бы в Ничто, спасаясь от которого надумал позвонить другу.

— Почему ты ждешь, что я тебе позвоню?

— Жду, чтобы ты рассказал мне, как покончил с баснями о параллельных мирах.

Про «Циркумполяр» Себастьян уже и думать забыл. Задним числом тогдашние переживания кажутся ему такими ничтожными, что он чувствует, как жаркая волна заливает ему лоб и щеки.

— Тут речь о другом, — отвечает он торопливо. — Я убил человека.

— Вот так? — говорит Оскар.

Себастьян молчит. Это равнодушное «вот так» — преступление, почти равное его собственному, и в то же время оно — драгоценный дар. Это крохотное, но острое как бритва оружие, которое он впредь, когда нужно, может выставить против взбунтовавшейся совести. Разумеется, он мог бы и сам догадаться. Оскар не тот человек, чтобы становиться в позу и потрясать кулаками. Он не схватится за голову и не начнет рвать на себе волосы. Его сдержанное спокойствие не напускная поза, за которой скрывалась бы трусливая душонка. Эта сдержанность — гранитного качества и до известной черты почти беспредельна. Эта черта проходит ровно там, где начинается миропонимание Себастьяна. Как всегда, Оскар и в этом верен тому, за что Себастьян его больше всего ненавидит и за что он сейчас ему бесконечно благодарен, он — фаталист.

— Даббелинг? — произносит наконец Оскар.

— Откуда ты знаешь?

— Его портрет сейчас во всех газетах. Металлический трос меня встревожил. Помнишь, Лиам про нацистов в открытой легковушке?