Кремлевский опекун - Александр Смоленский Страница 23

Но Димке уже ничего не хотелось. Он растерянно смотрел на застывшую в непристойной позе женщину. Теперь она уже и не казалась ему соблазнительной. Следы расплывшейся косметики, хищный рот с густо намазанными губами, мерзкий винный перегар, смешанный с тяжелым ароматом духов...

Его охватило чувство брезгливости. Разом пропало всяческое желание к ней притрагиваться. Димка медленно отстранился, выскочил из комнаты и кинулся на улицу, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха. На душе было гадко и противно.

Глубокая ночь равнодушно висела над опостылевшим городом и рекой, не обещая скорого рассвета. В голове шумело. Из раскрытых окон доносились хриплые голоса и звуки угасающей гульбы.

Он почему-то подумал о Насте, представив ее со стороны, отстраненно и цинично. После приобретенного жалкого опыта волновавшие его чувства и порывы показались вдруг наивными и смешными. Оказывается, все очень банально и просто. Его смятение – всего лишь дикий, первобытный зов природы, нерасплесканная сексуальная энергия, которая рвется наружу, а вырвавшись, наконец, делает мир вокруг скучным и беспросветным.

Кто она такая, Настя? Она всего-навсего женщина, такая же, как все, как та, с которой он только что расстался без грусти и сожаления. Только нецелованная...

Вот возьму и поцелую. А там будь что будет.

В ту ночь он с юношеской самоуверенностью решил, что уже постиг все незамысловатые тайны секса и любви, даже не догадываясь, какая необозримая вселенная красок и полутонов, радости и мук, взлетов и страданий еще не открылась ему.

А потом, после озера, случилось все то, что рано или поздно должно было случиться. Мир взорвался многоцветным фейерверком и озарил их первую с Настей незабываемую ночь, когда он действительно впервые познал женщину, чистую и непорочную, как и он сам. Этой женщиной, его Джульеттой, не мог быть никто иной. Только Настя...

Когда все свершилось, он лежал с ней рядом, недоумевая и удивляясь самому себе. Сквозь сладкую усталость его постепенно заполняла щемящая нежность к ней, ее гибкому податливому телу и безрассудно раскрывшейся юной душе, излучающей светлую божественную радость.

– Мой милый, мой сильный, мой гордый, – шептала она, ласково прикасаясь теплыми губами к его шее и груди.

– Моя единственная, моя нежная, моя дорогая, – шептал он в ответ, нежно прикасаясь губами к ее плечам, рукам, глазам.

Заветные, потому что были впервые произнесены ими, слова безудержным потоком сами лились из их уст.

Он вновь и вновь хотел обладать ею.

Он знал, что нашел самое главное в своей жизни. Что это навечно, навсегда. Так ему казалось. И так оно, наверное, было тогда...

Позже к ним пришла великая череда счастливых медовых дней, когда они вновь и вновь любили друг друга. И каждый раз любовь становилась для них обоих все новым и новым открытием.

Настя оказалась девушкой его мечты. Дима с восхищением обнаруживал в ней все новые черты и достоинства. Как и Дима, она практически ничего не помнила из раннего детства, до того, как попала в детский дом. Но даже то, что рассказывала, Дима слушал, затаив дыхание.

В его памяти почему-то опять возникала красивая стройная женщина в белом халате, но ее появление больше не вызывало боль и тоску. Он обнимал Настю, и образ матери растворялся в неведомом или забытом прошлом, уступая место другой женщине, живой, близкой и родной.

На людях, тем более в присутствии своего строгого, педантичного опекуна, они с Настей старались вести себя так, будто между ними ничего не произошло, подсознательно чуя, что их изменившиеся отношения Владимира Андреевича не обрадуют. Возможно, все так бы и оставалось на своих местах и не было бы милиции, ареста, не было бы дотошного следователя, лысого прокурора и холодной, как осевшая от времени античная статуя, судьи.

Но Настя забеременела.

Как-то во время допроса следователь, сбросив с себя обременительную маску грозного стража правопорядка, совершенно искренне задал ему тот же вопрос, что и Насте: почему они не пользовались презервативами? Видимо, следователю всерьез опостылело это лишенное сыска дело, в котором никто не думал отпираться, наоборот, каждый с готовностью лез в оскаленную пасть правосудия.

Вопрос поставил Диму в тупик гораздо больше, чем Настю. Он, конечно, слышал о презервативах, но не мог себе представить, что вот этот сидящий перед ним огромный мужик предусмотрительно носит их в кармане, будто по заказу дожидаясь часа любви.

Представить – это одно. А спросить об этом – это уже совсем другое дело. Следователь очень рано в своей жизни достиг периода, когда презервативы, попросту говоря, перестали ему быть нужны. Вопрос его был лишь формой старческого онанизма и не требовал ответа. Но Дима наивно спросил себя, как поступает он, следователь? Неужели в порыве чувств восторженно говорит любимой: погоди, родная, нам надо предохраниться, я сейчас нацеплю резиновый венчик!

Дима едва не рассмеялся вслух – вот он, еще один надежный гарант хваленой нравственности. Им с Настей и в голову не приходило бегать в аптеку за презервативами. Их чувство было прозрачным и естественным, как все в природе, которая, подчиняясь своим вечным законам, в ответ со всей щедростью благодарно одарила влюбленных. Интересно, как бы повели себя Монтекки и Капулетти, случись их детям сотворить себе дитя?! Бедный Шекспир. Настя долго не говорила Диме, что беременна. А он, восторженный и счастливый, ничего не замечал.