Все мои уже там - Валерий Панюшкин Страница 23

– К бою!

Прапорщик стоял против меня в той нелепой позе, в которой обычно стоят начинающие – как будто наложили в штаны. Оружие он держал, как держат обычно начинающие, то есть в кулаке, а не пальцами. И выражение лица при этом прапорщик имел самодовольное. С рапирой в руках в классической фехтовальной стойке всякий мужчина нравится себе.

Но это легко исправить.

Одним хлестким батманом я выбил у моего противника оружие из рук и исторг из его груди возглас «Ёпты!». Рапира отлетела в траву.

А прапорщик, кажется, не мог поверить, что оружие потеряно. Я знаю это чувство. Лет в тридцать я упал с лошади и сломал ногу. И до сих пор помню, как лежал на земле, смотрел на свою неестественно вывернутую ступню и не мог поверить, что нога сломана, хотя это было очевидно. Вот так и прапорщик: смотрел на рапиру и тянул к рапире руку, словно бы ожидая, что рапира вот-вот сама вернется в руку, и конфуз окажется лишь наваждением.

– Анатолий, – мой голос вернул прапорщика к реальности. – Я же вам говорил. Держите оружие двумя пальцами, а остальные пальцы расставьте как можно шире по рукояти и прижмите гайку к запястью.

– А че такое гайка? – переспросил прапорщик, поднимая рапиру с земли.

И я подумал: вот интересно, он все мои объяснения прослушал или запомнил хоть что-нибудь?

– Это как называется? – я ткнул пальцем в клинок его рапиры.

– Клинок? – отвечал прапорщик неуверенно.

– Правильно. А это? – я указал на гарду.

– Это?.. Не помню.

– Гарда. А это? – я указал на круглую шишечку на конце рукояти.

– Э-э-э… – сказал прапорщик.

– Это и есть гайка. Ее и нужно прижимать к запястью, если не хотите потерять оружие еще раз. Знаете, что такое запястье? К бою!

После моего батмана прапорщик, похоже, стал уважительнее относиться к моим бойцовским качествам. И принялся осторожничать. Примерно полминуты мы простояли друг напротив друга на приличной дистанции, и прапорщик пытался повторить мой батман. Он бил по моему клинку справа, но я переводил, как бы нырял концом своего клинка под летящий его клинок. И удар приходился по воздуху. Он бил по моему клинку слева, но я опять переводил. И после каждого его неудачного батмана я колол прапорщика в запястье. А он, казалось, не замечал, что я его колю, и все пытался попасть своим клинком по моему и хоть раз услышать звон стали. Я сказал:

– Анатолий, если бы у меня в руках была настоящая шпага, ваше правое предплечье было бы исколото уже, как решето, и кровь хлестала бы фонтаном. Вы не чувствуете, что я вас колю?

– Да чувствую, блять! Да что делать-то? – возмутился прапорщик.

И пошел в атаку.

Как это свойственно всякому начинающему фехтовальщику, действия его не отличались разнообразием. Обычно во время боя фехтовальщик действует инстинктивно. Но прапорщик двигался так медленно, что мне хватало времени следить за собственными действиями и даже комментировать их.

– Смотрите. В шестой позиции парирую. В четвертой. В шестой. В четвертой. Сделайте что-нибудь новенькое.

Он шагал на меня и с каждым шагом пытался уколоть меня в грудь то справа, то слева. А я парировал его уколы, отступал понемногу и с каждым шагом сокращал дистанцию между нами.

– Шестая. Четвертая, – комментировал я. – Толь, придумайте что-нибудь.

Наконец утомленный безрезультатностью своих действий прапорщик решился сделать выпад. Этого-то я и ждал.

– Выпад! Молодец! Восьмая! Убит!

Я парировал в восьмой позиции и нанес прапорщику ответный укол в область сердца. Делая выпад, прапорщик мой потерял равновесие и упал бы, если бы я не остановил его, упершись ему левой рукой в грудь. А правую руку мне пришлось увести далеко за спину. Так мы и застыли: Толик как бы всем весом наваливался на меня, а я упирался ему в грудь левой рукой, и наконечник моей рапиры упирался ему в сердце. Я сказал:

– Анатолий, если бы у меня в руках была боевая шпага, я бы проткнул вас насквозь, как кузнечика, вы понимаете?

– Да понимаю! Да делать-то что?! – прапорщик всплеснул руками.

Этот его эмоциональный всплеск мне пришлось парировать, чтобы не получить пощечину концом клинка.

– Тихо-тихо, – сказал я. – Не машите руками. Оружие же у вас в руках. К бою!

Мы опять стали друг напротив друга, я вытянул рапиру вперед к самому Толикову лицу. Я держал прапорщика на большой дистанции, делал вперед два шага, назад два шага и продолжал говорить:

– Понимаете, Анатолий, мы с вами сейчас как будто бы разговариваем. Как люди, когда знакомятся. Люди узнают друг друга в разговоре. И мы узнаем друг друга, но только посредством шагов и движений оружия.

Не скрою, я испытывал удовольствие от того, что могу контролировать противника, который чуть ли не вдвое больше меня и втрое моложе. Он попытался атаковать, но я парировал и прикоснулся ему клинком к носу. На этот раз мое прикосновение прапорщика остановило. Видимо, нос болел еще после давешнего брошенного Обезьяной булыжника.

– Не спешите, не спешите, Анатолий, – продолжал я. – Поединок начинается с разведки. Вот я уже довольно много про вас знаю, а вы про меня что знаете?

– Чего вы про меня знаете? – переспросил прапорщик, принимая этот навязанный мною балет, два шага вперед, два шага назад.

Клинки тихонько позвякивали. Я не переводил. Я позволял батманам противника достигать цели.

– Я знаю про вас, – продолжал я, – что вы неопытный фехтовальщик. Вы плохо держите оружие. Вы все время открываетесь. Вы действуете предсказуемо и однообразно. Вы человек физически сильный, но раскоординированный. А вы что про меня знаете?

– Да ничего я про вас не знаю! – воскликнул прапорщик. – Вы же не делаете ничего!

– Неплохо! – я улыбнулся и двумя легкими батманами справа и слева напомнил прапорщику, что не надо держать рапиру в кулаке. – Это вы точно заметили. А почему я ничего не делаю?

– А хрен его знает! – прапорщик перехватил рукоять правильно и заодно вспомнил о левой руке, которую принято держать поднятой для равновесия.

– Подумайте, – я легонько уколол прапорщика в правое плечо, чтобы не открывался и не опускал руку.

– Не знаю, – сказал прапорщик, но оружие поднял как следует.

– Открою вам тайну, Анатолий. Мне семьдесят лет. За время нашего поединка вы должны были понять, что я экономлю силы и что я уже сейчас устал.

– Скока вам лет? – переспросил прапорщик, опустил оружие и немедленно получил назидательный укол в грудь.

– Не важно! К бою! Важно, что я устал. Так придумайте же атаку, исходя из того, что противник ваш значительно техничнее вас, но значительно слабее физически.

Вот это я зря сказал. Потому что после этих моих слов прапорщик попытался учинить ровно то, что у Александра Дюма учинили крестьяне над Д’Артаньяном. Он попытался избить меня рапирой как палкой.