Мечтатели Бродвея. Том 1. Ужин с Кэри Грантом - Малика Ферджух Страница 23

Манхэттен выкурила сигарету, сидя на стуле очень прямо. Она не встала, когда, чуть позже, распахнувшиеся двери «Адмирала» выплеснули поток зрителей в антракте. С остановившимся пустым взглядом она медленно допила содовую. Долгое время спустя после того, как раздался звонок и толпа скрылась внутри, девушка поднялась, расплатилась и ушла.

* * *

На улице было тихо, свет фонарей разбавлял темноту, шелестели клены, шуршали сухие листья под ногами. Еще не освоившись, Джослин едва не ошибся домом, все они казались ему одинаковыми. Да еще и одинаковые тыквы светились на каждом крыльце.

Наконец он узнал калитку «Джибуле». Несколько окон на фасаде светились. Он уже догадывался, кто из девушек у себя. Ему захотелось снова оказаться среди них, слушать, как они болтают и фантазируют напропалую.

Вспыхнул свет в соседнем доме, в том, где жил «вдовец и изрядный чудак» с дочерью. Мистер?.. Джослин не мог вспомнить фамилию, которую назвала миссис Мерл, чудную фамилию, собственно, и похожую на французское слово bizarre – чудной, и что-то ему напоминавшую, вот только что? Но что-то приятное.

– Извините, – окликнул его голос откуда-то сверху. – У вас не найдется половника или ложки для салата?

Ближайший фонарь услужливо осветил размытые очертания массы волос, которую, очевидно, пытались усмирить множеством шпилек, заколок и ленточек. Под ней вырисовывался профиль девушки примерно его возраста, может, чуть младше.

– Половника для салата? – удивился Джослин.

– Нет. Половника или ложки для салата. Это для Чарли, для его ног…

Так там живет калека, бог ты мой, может быть, ветеран войны… Джослина разбирал смех, и он был готов ответить шуткой, но тут прикусил язык.

– Сейчас посмотрю. Я еще не знаю, что там у меня в шкафах. Я здесь новенький.

– Знаю, вы француз. Что-нибудь длинное, похожее на стержень, – уточнила девушка. – Деревянное, железное, не важно, только чтобы крепкое.

Он спустился, ощупью открыл студию и очень долго не мог нашарить выключатель. Поискал вокруг, порылся в ящиках стола, в комоде, в шкафу… Ничего похожего на половник, стержень или даже швабру.

Наконец под раковиной, за корзиной, предназначенной для грязного белья, он увидел нечто подходящее, прислоненное к стене. Это был вантуз, лучшее средство для прочистки простуженных труб. У этого экземпляра была длинная ручка с головой жирафа.

– Вот. Разве только эта зверушка?..

Девушка вышла и ждала, освещенная тыквой, у крыльца своего дома – юбочка-трапеция, свитер в пастельных тонах, закатанные белые носочки и ботинки на шнурках.

– Папа? – негромко позвала она в приоткрытую дверь. – Жираф сойдет за половник?

– Он вам нужен для супа? – встревожился Джослин, просовывая вантуз через решетку ограды.

– Нет. Для Чарли Уэвера.

Она поднялась на крыльцо. С верхней ступеньки помахала вантузом.

– Спасибо.

– Кто такой Чарли Уэвер?

Но дверь за ней уже закрылась.

Он постоял немного, глядя на дрожащую ухмылку тыквы в темноте, и спустился в студию. Вечером она показалась ему такой же уютной. Кто-то – Истер Уитти? Хэдли? – и ее успел украсить смеющейся тыквой.

Джослин подхватил Адель за ухо и растянулся на кровати. Адель была его самой давней подружкой, они жили вместе с тех пор, как он был младенцем, и никогда не расставались. Даже во время войны. Особенно во время войны.

Он рывком сел, вскочил, отыскал бумагу для писем, встряхнул ручку – перьевую Jif, прощальный подарок Роземонды.

Сел за стол и принялся писать.

* * *

А тем временем наверху…

Старая дама смотрела, как последние листья клена кружат блуждающими огоньками в свете фонарей. Улица казалась ей кладбищем, где упокоились тысячи крошечных мертвецов – листья, веточки, цветы, насекомые… Осенью ее всегда одолевали такие мысли, горькие и ребяческие, на фоне неизменно дурного настроения.

Она опустила занавеску и, опираясь на трость, пошла погладить кошку, уставившуюся на нее из-под круглого столика, потом включила электрический граммофон-виктролу. Пластинка обычно на нем стояла одна и та же: Mr Gallagher and Mr Shean. Очень модная песенка в ту прекрасную пору, когда на бродвейские водевили приезжали в экипаже, а трамвай был запряжен лошадью. Над этой песенкой она когда-то смеялась до слез, а теперь, спустя много лет, попросту сладко плакала.

Из ящика секретера она достала шкатулку, обтянутую потускневшей от времени алой парчой. Под множеством хрупких мелочей – тут были брошки, перышки, миниатюрные флакончики духов, медальоны, перламутровая табакерка – лежали бумаги, старые театральные программки.

Из-под афишки «Безумств Зигфелда» она вытащила ресторанное меню доисторических времен с золотой шапкой прославленного «Уолдорф-Астория» – Артемисия знала его наизусть. В первой строчке значился супрем из спаржи.

– Ты это помнишь, Нельсон? Помнишь тот первый вечер? – прошептала она. – Я тогда даже не знала, что такое спаржа. Помнишь, я спросила метрдотеля, похожа ли она на репу, а ты так смеялся.

Она наклонилась к кошке и потерлась кончиком носа об ее мордочку и усы. Та ответила ей всепрощающей улыбкой.

Этот впервые отведанный супрем из спаржи был самым божественным, самым дьявольским из соблазнов. В свои восемнадцать лет простушка Артемисия не едала ничего подобного.

– Шеф-повар здесь француз, – шепнул ей на ухо верный рыцарь, как будто это было единственным возможным объяснением.

Он смотрел на нее снисходительно, почти умильно поверх шелкового галстука-банта. Молодой в ту пору Нельсон Джулиус Маколей был неотразимым красавцем.

В дальнейшем они еще не раз ужинали вместе. Всю ту весну, когда Нельсон ухаживал за ней, а она флиртовала напропалую, сводя его с ума, они каждую среду ходили в «Уолдорф». Она подсела на этот окаянный супрем.

Нельсон смеялся. Он смеялся всегда, даже если она разбивала ему сердце. И когда после ужина он целовал ее в полутьме коляски, бесшумно катившей под звездами Центрального парка, поцелуй был так же совершенен, как супрем, и вкус его остался у той весны навсегда.

Прошли годы, и ужины в «Уолдорфе» остались в далеком прошлом вместе с другими воспоминаниями… пока не появился маленький француз.

Едва Истер Уитти в тот вечер открыла банку, запах ударил ей в ноздри и наполнил легкие. Сердце готово было выскочить из груди, и Артемисия испугалась, что задохнется.

– Что это с вами? – воскликнула Истер Уитти, под ворчливым тоном скрывая тревогу. – Мисс Артемисия…

Несколько мгновений Дракон был не в состоянии выговорить ни слова. Наконец Артемисия оттолкнула руку с банкой и откашлялась в митенку, силясь вновь обрести голос.