Линии - Рю Мураками Страница 22

Он учился в лицее, когда его мать попалась на торговле наркотиками. У нее уже были неприятности с полицией, но каждый раз ей удавалось отделаться условными сроками. Теперь же ее заключили в тюрьму, а Кодзи отправили в приют. Его поселили в деревянном строении, в комнату площадью в шесть татами. Совсем рядом находилась мастерская по ремонту автомобилей, откуда двенадцать часов в сутки доносился адский грохот… Кодзи продолжал посещать занятия в лицее. Неожиданно его характер стал меняться в лучшую сторону. Жестокость ушла, уступив место уверенности в себе. Инспектор, присматривавший за ним, полагал, что арест матери отразится на сыне самым негативным образом, но получилось как раз наоборот. Именно благодаря этому обстоятельству Кодзи почувствовал себя освобожденным, он понял, что все это время мать лишала его чего-то чрезвычайно важного.

Летом, когда он окончил второй курс, в Осаке, Амагасаки и Нисиномии разразилась эпидемия, возбудитель которой, так называемый гакочию, был обнаружен в партии ввезенных из-за границы крабов. Кодзи сделалось дэдэно, когда он смотрел передачу, посвященную новой болезни. Ведущий рассказывал, что даже если гакочию по тем или иным причинам не может достигнуть в организме человека взрослой стадии, он продолжает жить на стадии личинки. Наибольшую опасность для здоровья личинка представляет, если ей удается проникнуть в мозг или нервную систему. Попав в пищеварительный тракт, личинка вызывает приступы диареи и сильной рвоты, а находясь в легких — приступы удушья. Под кожей можно заметить следы от передвижения этой твари, которые иногда слегка воспаляются. В заключение телезрителям были продемонстрированы увеличенные фотографии.

Кодзи поразили малые размеры паразита и его способ существования. Он обладал устрашающей внешностью трамвая, увеличенного под микроскопом. Кодзи восхищался способностью глистеныша оставаться на одной и той же стадии развития и при этом без особых проблем обитать в человеческом теле. Вспоминая свою мать и того старика в рыбацкой деревушке, Кодзи пришел к выводу, что взросление есть уже форма медленного разложения, гниения заживо. Этот маленький невзрослеющий паразит представлялся ему настоящим героем, и он с жадностью набросился на специальную литературу.

Теперь он думал только о паразитах: анисаки, ламболь, паразитах, питающихся кровью, аупини… Он неустанно пополнял свой багаж знаний, пока ему как снег на голову не свалилась… Фуми, явившаяся прямо домой. Как она проведала о том, что Кодзи живет один в Осаке, а его мамашу посадили, осталось загадкой. Уже в Осаке Фуми обратилась в службу социальной помощи, где представилась родственницей, и ей сообщили адрес. Ей было двенадцать лет. Она сказала Кодзи, что сбежала из дому: «Я все равно решила убежать, как только стану большой, чтобы жить с тобой. Но твоя мать очень плохо со мной обращалась.

К тому же я не знала, как тебя найти». Так Кодзи узнал, что творила его матушка с Фуми. В тот же вечер Фуми разделась и показала ему шрамы, которые остались у нее после ожогов на шее, ягодицах и спине. Она объяснила, что это следы от кипятка, которым его мать ошпаривала ее, предварительно избив резиновым шлангом. Кодзи не усомнился ни в едином ее слове. Он тотчас же припомнил все ненормальности в поведении его матери в те времена, и особенно ее манеру смотреть на Фуми. Сам не зная почему, он расплакался и стал просить у Фуми прощения. И в этой комнате в шесть татами, заваленной образцами, макетами и увеличенными фотографиями разнородных глистов и паразитов, под пронзительный визг компрессора из соседней мастерской, Фуми заявила, что согласна простить и самого Кодзи, и его мать лишь при условии, что он оближет все ее шрамы. Кодзи и представить себе не мог, что в словах этой двенадцатилетней девочки мог быть сокрыт какой-нибудь сексуальный смысл. И, занимаясь с ней любовью на полу своей комнаты, он почувствовал, что его собираются снова лишить чего-то очень важного. Фуми прожила с Кодзи три недели, пока отец насильно не увез ее домой. За эти три недели Кодзи потерял весь свой интерес к паразитам. Его мать сообщила, что скоро должна выйти на свободу, и он уехал в Иокогаму. Там, в китайском квартале, он учился на повара, а потом был нанят в качестве телохранителя для Юко.

С тех пор он должен был проводить все свое время в квартирке, расположенной этажом ниже. Впрочем, это его не беспокоило — он лишь смотрел видеофильмы и листал «манга». Иногда Юко приглашала его пообедать или сходить на какую-нибудь выставку. А иногда просила его почитать книжку. Когда Кодзи заканчивал чтение, Юко непременно раздевалась и приглашала его заняться с ней сексом, но он отказывался каждый раз. Юко обижалась и говорила, что, наверно, она не нравится ему, но Кодзи отвечал, что просто не любит прикосновений чужого тела. И хотя Юко не устраивали такие объяснения, она перестала домогаться его, заставляя в качестве «компенсации» смотреть, как она мастурбирует. И Кодзи наблюдал за процессом, вовсю поедая пирожки, мосбургеры или пиццу, которую приносили им на дом.

Человек за плечами у Кодзи зашевелился, и тот дал ему понюхать нашатыря. Сознание медленно возвращалось к незадачливому грабителю. Он открыл глаза, но говорить или двигаться еще не мог. Отметив, что они почти ровесники, Кодзи решил обыскать своего противника, чтобы узнать, с кем имеет дело. Юко могла привести к себе кого угодно — от ученика вечерней школы до самого настоящего якудза. Впрочем, судя по крашеным волосам и пирсингу, особых проблем вроде не предвиделось — достаточно слегка припугнуть, и он и близко не подойдет к дому Юко. Парень почти оправился и принялся ползать на животе, вымаливая прощение. «Такие, как правило, ломаются при первой же опасности», — подумал Кодзи.

Поняв, где он находится, парень попытался кричать. Это было заметно по движениям его губ и сокращению шейных мускулов. Кодзи ударил его палкой по лицу. Из разбитого носа хлынула кровь и залила всю нижнюю половину лица. Носовой хрящ вообще ломается очень легко, причем противник мгновенно теряет способность к сопротивлению. Кодзи насел на парня, требуя его водительские права или удостоверение личности. Но как только тот поднял голову, пытаясь сказать, что у него ничего нет. Кодзи снова огрел его по сломанному носу. Кодзи всегда разбирался с ухажерами Юко на дорожке, ведущей к строительной площадке, — никакого жилья вокруг, никаких свидетелей. Земляные кучи делали это место практически незаметным. А в ста метрах пролегало шоссе, где можно было поймать машину — это обстоятельство было тоже немаловажным. Кодзи не мог сказать точно нравилось ему насилие или нет. Иногда, избивая очередную жертву, он чувствовал себя очень скверно, а иногда это его возбуждало. Но четкой зависимости он проследить не мог, во всяком случае это никак не было связано с личностью жертвы.

Как казалось Кодзи, Юко была склонна к насилию. У нее имелась знакомая, которая приходила к ней, предварительно созвонившись по телефону. Ее звали Кана, ей было около тридцати. Своего рода специалист, она иногда приходила, держа под мышкой кнут. Юко рассказывала потом, какое ей доставляло удовольствие хлестать эту женщину по ягодицам или по груди. Она не могла удержаться от смеха, слушая ее крики и плач. У этой Каны вся спина была изборождена шрамами, а ее груди, кожа на которых была очень тонкой, болтались как у старухи. «Если б только не эта женщина… — часто повторял про себя Кодзи, — если бы только…» Какой, скажите на милость, кайф лупить по сиськам и по жопе молодую девицу? Вспоминая те три недели, проведенные с Фуми в Осаке, он понимал теперь, насколько важными они оказались в его жизни. Фуми было всего двенадцать лет, но она знала все о сексе, включая даже вопросы беременности… За все это время он ни разу нормально не ел, проводя все дни рядом с нею, растянувшись на постели, облизывая ее обнаженное тело… тело двенадцатилетней девочки, которая играла с его восставшим, мокрым, покрытым спермой и слизью членом… тело, которое, словно фосфорическое, ослепительно светилось в лучах заходящего солнца… Ему казалось, что нет ничего прекрасней, чем бесчисленные шрамы, покрывавшие ее спину. Шум компрессора напоминал ему музыку… Уже год, как Фуми жила в Токио.