Потрясающие приключения Кавалера и Клея - Майкл Шейбон Страница 22

Контора «Империи игрушек» располагалась на четвертом этаже Крамлер-билдинг, на несчастливом отрезке Двадцать пятой улицы возле Медисон-Сквер. «Крамлер», четырнадцатиэтажное конторское здание, облицованное камнем цвета несвежего воротника, – окна заросли сажей, исчерчены редкими модерновыми зигзагами, – высился одиноким жестом коммерческого оптимизма в квартале, застроенном малоэтажными кирпичными «налогоплательщиками» (сдача в аренду этих минималистичных конструкций приносила денег в самый раз, чтобы уплатить налог на землю, которую они занимали, и не более того), заколоченными торговыми залами, где выставлялась шерстяная одежда, и плесневеющими штаб-квартирами обществ взаимопомощи на службе редеющего и разрозненного иммигрантского населения, которое прибыло из государств, уже исчезнувших с карты мира. «Крамлер» открыли в конце 1929 года, а затем банк забрал его назад, когда застройщик выпрыгнул из окна своего кабинета на четырнадцатом этаже. За прошедшие десять лет зданию удалось привлечь невеликий, но разнообразный состав съемщиков, в том числе издателя эротических бульварных журналов; торговца шиньонами, фальшивыми бородами, мужскими корсетами и туфлями, увеличивающими рост; а также агентов третьесортного цирка со Среднего Запада, отвечавших за Восточное побережье; всех их, как и Шелдона Анапола, заманила уцененная аренда и товарищеская атмосфера жульничества.

Невзирая на витавший в окрестностях запашок неудачи и дурной славы, Шелдон П. Анапол – чей свояк Джек Ашкенази владел корпорацией «Пиканто-пресс» на седьмом этаже – был талантливым бизнесменом, обаятельным и жестоким. Он пришел работать на Хаймана Лазара, основателя «Империи игрушек», в 1914 году, в двадцать лет, разъездным коммивояжером без гроша в кармане, и спустя пятнадцать лет скопил достаточно, чтобы подчистую выкупить компанию у Лазара, когда тот повздорил с кредиторами. Дорого доставшийся цинизм, низкие накладные расходы, безмерно низкопробная продукция и ненасытная страсть американских мальчиков к мини-радиоприемникам, рентгеновским очкам и ладонным шокерам «Веселый звоночек» помогли Анаполу не только пережить Депрессию, но также дорастить двух дочерей до выпускного в частной школе и содержать, или, как он любил выражаться, бессознательно обращаясь к образам линкоров и лайнеров «Кьюнард», «поддерживать на плаву», свою громадную и дорогостоящую жену.

Как у всех великих торговцев, прошлое у Анапола не обошлось без трагедии и разочарования. Его оставили сиротой погром и тиф, воспитывали бесчувственные родственники. Из-за грузной своей туши, унаследованной от многих поколений Анаполов, обладателей немалых габаритов и подбородков как кувалда, почти все детство он был объектом насмешек и женского презрения. Юношей играл на скрипке – и даже неплохо, рассчитывал на музыкальную карьеру, но поспешный брак и дальнейшее содержание двух дредноутов, дочерей по имени Белль и Кэндес, принудили его к разъездам по торговой части. В результате стал он черствым, побитым жизнью, помятым, делал деньги и не мог остановиться, но почему-то не озлобился. Во времена странствий его всегда с радостью привечали в одиноких лавках торговцев розыгрышами и сувенирами – людей, для которых это было уже третьим или четвертым занятием в жизни; они годами гадали методом тыка, пережили немало катастроф, и почти у всех поголовно сломалась способность понимать, что смешно, а что нет. Недвусмысленно комическое зрелище Анапола в просторных незастегнутых костюмах, носках из двух разных пар, с грустными глазами скрипача, на себе демонстрирующего блондинистый парик конского волоса или зубной порошок, от которого у жертвы чернеют зубы, не раз становилось переломным моментом в крупных сделках где-нибудь в Уилкс-Бэре или Питсфилде.

В последнее десятилетие, однако, он не выезжал дальше Ривердейла, а в последний год, после обострения вечных «сложностей» с женой, Анапол и из Крамлер-билдинг выходил нечасто. Он заказал в «Мейсиз» кровать и тумбочку и спал в кабинете, за старым, вышитым шерстью покрывалом, наброшенным на бельевую веревку. Прошлой осенью Сэмми получил первую прибавку, как-то ночью найдя на Седьмой авеню пустую бесхозную вешалку на колесиках и прикатив ее через весь город Анаполу вместо гардероба. Анапол, весьма начитанный в литературе по продажам и, более того, вечно трудившийся над трактатом, он же автобиография, который порой называл «Наукой возможностей», а порой, горестнее, «Образцы печалей в моем чемодане», инициативность не только проповедовал, но и вознаграждал – позиция, на которую сейчас и возлагал все свои надежды Сэмми.

– Ну, болтай, – велел Анапол.

Он, как обычно в столь ранний час, облачен был лишь в носки, подтяжки и пару цветастых бо́ксеров, до того громадных, что, на взгляд Сэмми, сошли бы за фреску. Наклонившись над крошечной раковиной в глубинах кабинета, Анапол брился. Как за ним водилось каждое утро, встал он до зари, сделал ход в шахматной партии, которую вел по переписке с игроками из Цинциннати, Фресно и Загреба; написал единомышленникам, другим единичным любителям Шимановского, которых объединил в международное общество поклонников; набросал плохо завуалированные угрозы особо несгибаемым должникам – скрипучей, живописной, полуграмотной прозой, испытавшей влияние Иеговы и Джорджа Рафта; и сочинил ежедневное послание своей любовнице Море Зелл, хористке из гастрольной труппы «Жемчужин Бродвея». С туалетом он всегда тянул до восьми утра – очевидно, высоко ценил воздействие своей полуголой царственной персоны на сотрудников, подтягивающихся на работу.

– Что у тебя за идея?

– Давайте, мистер Анапол, я сначала спрошу вас, – ответил Сэмми.

Сжимая свое портфолио, он стоял на протертом до ниток овале китайского ковра, почти целиком укрывавшего половицы просторного кабинета, отделенного от столов Мейвис Мэгид, секретарши Анапола, и пятерых складских клерков, экспедиторов и счетоводов перегородками из стекла и шпона ДСП. Шляпная вешалка, деревянные стулья и письменный стол со сдвижной крышкой подержанные – их утащили в 1933-м у соседей, разорившихся торговцев страхованием жизни, и на тележках доставили по коридору сюда.

– Сколько с вас в этом месяце берут в «Нэшнл» за рекламу на четвертой сторонке «Экшн комикс»?

– Нет, давай я спрошу тебя, – сказал Анапол. Он отступил от зеркала и, как и всякое утро, размазал немногочисленные длинные пряди по плеши на темени. Он пока ни словом не помянул про портфолио, которое Сэмми прежде не хватало духу ему показать. – Это что там за пацан сидит?