Солнцедар - Олег Дриманович Страница 22

Лебедев улыбается проникновенно и вместе с тем победительно.

— Подумайте. А вы, Растёбин, мне своё удостоверение личности пока… С собой? Давайте, давайте…

Растерянно глядя на подводников, Никита лезет в карман.

— Дураки были — отдали. Права не имеет, — останавливает его Позгалёв.

— Еще как имею. А злостных — для информации — легко на трое суток под домашний арест могу, до выяснения обстоятельств. Ну как, гос-по-да, сымитируем? Или письма счастья за подписью Еранцева для пункта дэ — без пенсии и крыши?

Бунт

В закутке между растёбинскими койкой и тумбочкой — словно надоевшую картинку подмазали вдруг свежим бликом — нетронутая бутылка пива. На горле — этикетка с распоясанной вязью, готовой сорваться в расхлябанную: «Жигулёвское».

— Спасибо, между прочим, ночной гостье, — глянув на Никиту притворно-укоризненно: вот же барабанщик, чуть мне тогда утренний кайф не обломал, — Позгалёв реквизировал из его рук находку, с куцым шипом откупорил зубами и выдал каждому в стакан пенную треть:

— Не совсем пропащий день!

Сидя по койкам, друзья уныло цедили свои порции, о своём же размышляя. С вариациями своё было в ту минуту до скучного общим: как ответить на ультиматум Лебедева? Или им уже мат — приперты вчистую, обречены на склад тухлых матрасов и унизительные крысиные перебежки по санаторским коридорам весь оставшийся срок?

В который раз Никита разглядывал подтирку, выданную Лебедевым взамен изъятого документа: «Настоящим временное удостоверение личности выдано мичману Растёбину Н.К. в том, что он является отдыхающим санатория Министерства обороны СССР „Звезда“».

Невольный виновник их злосчастий — мичман Мурзянов — пытался выглядеть отрешённо. Получалось не очень. Кроме лебедевских козней, мичмана тревожило нечто еще, справиться с чем его незадачливой физиономии никак не удавалось. А Позгалёв, впустив в кровь пивной хмель и налившись своей багровой неунывающей ухмылкой, принялся честить «тропическую моль», «клеща», «слизня» (и ещё с десяток новых прозвищ), подсекая тяжёлым подбородком воздух. Впрочем, как всегда, без особых намёков в голосе — по злобе он раздухарился, или комендант даже злобы особой не заслуживает.

— Мозгоклюй оказался с сюрпризом. Недооценил я. Правильно, Мурз, ты его тогда у Гии хотел рихтануть. Так бултыхаешься, и знать не знаешь, какие тут на суше субчики ходят. Экземпляр.

Никита от скуки взял с тумбочки брошюрку по истории Хосты, раскрыл.

«Согласно легенде, именно к Орлиной скале, что на Ахуне, был прикован Прометей. Ахун в языческой мифологии адыгов — бог овцеводства, покровитель рогатого скота…»

Хм… всего лишь бог овцеводства?

— Понятно, работа сучья, — продолжал взвинчивать себя Ян, — но паразит поразил. Ещё б одно его кривое слово — хлопнул бы клопа, и дело с концом: забирайте в дисбат.

В окошко влетела крупная муха. Пожужжала меж Никитой и Аликом, грузно набирая высоту, пошла к потолку, чтобы где-то там, за люстрой, в сумрачном молоке белил, потеряться. Мурзянов, широко раскрыв рот, проводил её взглядом мальчишки-авиамоделиста, метнул в Никиту странно-подозрительный взгляд.

А Позгалёв продолжал распаляться:

— Давненько я так себя не уговаривал держаться; последний раз — когда вписался в бузу по милости моей бывшей: делал себе демонтаж рогов. Сладкая кашеварить не любила, зато, пока я ластами бултыхал, заваривала другие каши — романтические, способная была по этой части.

В глубине его зелёных бойниц ответ всё же мелькнул: на этот раз изливался Позгалёв не совсем беззлобно. Если сравнивать с напитками разного градуса, еще вчера настрой капитана представлял коктейль поровну из лениво-благодушного «Жигулёвского», пенисто-восторженного «Советского» и добродушного ситро «Буратино». Разухабистая, бравурно-беспечная смесь. Сейчас под зелёной водой глаз, как злые рыбы, ходили мстительные тени уязвленного самолюбия.

Коллективно бузить завсегда интересней, и каптри исподволь, осторожно, приступил к прощупыванию соседских настроений.

— Ну что, штабной, — начал с Растёбина, — угораздило в номер 22, отдых — сказка? Какие будут идеи? Что обо всём думаешь?

Думалось Никите не особо. Предложения Лебедева, конечно, унизительны, но и ответная авантюра, а тем более Никита в авантюре, представлялась химерой. Примерно в этом духе он и ответил, завершив вполне инфантильным:

— Может само рассосется?

— Понятно. А ты, Мурз? Задраимся? Пару недель на грунте камбалами? Или хапнем напоследок воздушка?

Алик полулежал, прислонившись к стене, кинув руку со стаканом на гнутую спинку кровати. Помедлив с ответом, вновь малоприветливо скосился на Никиту.

С пониманием приняв мурзяновское молчание, Ян продолжил исподволь рассыпать семена саботажа:

— Оно, конечно, не сказать, что крючок под самые жабры. Так… цепанул за губу. Вот же гадёныш, как он о нашей пенсии пронюхал?

Сеял Ян как бы мимоходом, без особого энтузиазма. Выжидал: для семейного друга авантюра саботажа более накладна, а, стало быть, сторонний нажим тут неуместен, решение должно вызреть самостоятельно.

Мурз отставил стакан на тумбочку, сел, сцепив на коленке пальцы. Опять глянул на Растёбина. В глазах читалась угрюмая недоброжелательность.

— Слушай! — внезапно окликнул треснувшим, по-бабьи нервным голосом, — чтоб я твоих плавок на моей батарее больше не видел! На верёвку плюхай!

— Вот ты куркуль. Жалко той железяки? — вступился Позгалёв.

— При нём обсуждать ничего не буду! Лишние брёвна в избе! — рявкнул Мурзянов.

— Так, лучше-ка выкладывайте, что не поделили. Не хватало нам еще разосраться.

Тут-то в Никитиной голове всё и сложилось. Понятно, как Лебедев пронюхал, Мурз же ещё там, в кабинете, назначил Никиту виноватым за протечку. Алик смотрел сейчас совсем ядовито, и Растебин, не будучи ни сном ни духом, как к коменданту приплыл их секрет, пропитывался, что промокашка, не своей виной. От неё щеки горят гуще, чем от родной, вспыхивают уши и охватывает знакомое с детства, двоящее мозги чувство: лицо твоё — ещё на свету, но сзади накрывает большая чернильная тень, приобнимает — холодная, мокрая, словно жаба, шепчет: «Даже если не ты — считай, что ты, потому как к себе меня уже подпустил, а, стало быть, на себя всё и примерил, и если такого окликнуть: „Эй, да у тебя вся спина!“, — такой непременно дёрнется, обернётся и уж вмажется в меня будь здоров».

— Как, спрашиваешь, пронюхал? Поди, вон, с его помощью, — кивнул презрительно на Растёбина Мурзянов.

— Чьей помощью? — непонятливо нахмурился Ян.

— Чего?! — переспросил Никита театрально-возмущенно.

— Того! Не ты ли стуканул Лебедю про пункты да подпункты?

Если Никита не почуял вину сразу, ещё там, в кабинете, то лишь благодаря Позгалёву. Ян сам не заметил, как своим извечным благодушием, и грамма сомнения не допускающим, что кто-то из своих может оказаться не своим, подсветил его со всех сторон. Подсветил так хорошо, что липкой чернильной жабе неоткуда было подступиться. Но, пока Ян беспечно фонарничал, Мурз сознательно и крепко подозревал, и вина тут же пристроилась сзади, дохнув Никите в затылок. И вот уже Растёбин лихорадочно вспоминает, когда и кому мог выболтать; вспоминает, чего и в помине не было!