Стеклобой - Михаил Перловский Страница 22

А мы с вами заглянем в ту книгу с бархатным переплетом, на оставшуюся часть страницы, где Варенька вывела строчку: «Хочу, чтобы мои потомки родились гениями».

Пока Романов слушал, тень Беган-Богацкого металась по стеллажам, падала Романову под ноги и пыталась выскользнуть в окно. Она то вырастала до потолка, то пряталась под столом. Наконец тень обессиленно упала в кресло вместе с запыхавшимся стариком. Это был не рассказ, а театральное действо: Беган-Богацкий отбрасывал воображаемую косу, крался к конторке, заламывал руки и пытался повторить звуки завывающей сирены. Романов мучительно ждал финала.

Размахивая цветастым веером перед раскрасневшимся лицом, старик выжидательно смотрел на зрителя. Пауза затягивалась, но Романов сидел неподвижно, раздумывая.

— Вы о чем-то хотели меня спросить? — спокойно спросил он наконец.

— Бонус! Он был?! — зашептал старик. — Поймите, это очень важно. Чем закончилась эта история, вы должны знать!

— Я надеюсь, что еще не закончилась, — медленно проговорил Романов. Он встал и подошел к окну. Его тень тоже послушно двинулась за ним.

— Давным-давно неудавшийся студент Романов положил в свою черную папку первый листок об Иване Андреевиче Мироедове, — проговорил он. — Через несколько лет папка, уже основательно обросшая справками, записками, дневниками и свидетельствами современников, превратилась в доказательство существования странного городка, в котором Мироедов обрел талант. А затем…

Романов замолчал и с усилием продолжил:

— Первая любовь Романова, невероятно талантливая художница по имени Саша, погибла, оставив двух малолетних близнецов, которых Романов, не особенно раздумывая, усыновил. Дети росли непохожими ни на каких других детей. Их бабушка, Варвара Николаевна, в день их седьмого дня рождения обезумела. Ее безрезультатно водили к врачам, а она все время твердила о проклятии, которое якобы сама наслала на свой род. Мол, ее потомки обладают божественным даром, но взамен прокляты ранней смертью. И вот Саша погибла из-за нее, а теперь…

Романов опять замолчал, потянул из кармана пачку, достал зубами сигарету и взглянул в окно. В городке светало.

— А спустя два года она пришла в себя и дала мне адрес квартирной хозяйки в одном провинциальном городке…

— Так, я должен все это досконально записать, — Беган-Богацкий озабоченно начал рыться в стопке своих тетрадей. На секунду замер, что-то прикидывая в уме, а потом затараторил: — я очень сочувствую вам, хотя еще рано делать выводы, мы мало знаем. Эта Варвара сейчас, вы говорите, безумна? Невозможно выяснить у нее никаких подробностей? У вас был, насколько мне известно, — Беган-Богацкий замялся, — план, вы собираетесь следовать ему?

— План только такой, — Романов достал из-за пазухи карту города. — Будем надеяться, что с игорным домом я ошибся. Что есть и другие волшебные дома. У меня есть список, и только сегодняшний осмотр…

— Вы что же, сегодня там были? — перебил старик. — Открыто осматривали их у всех на виду? — прошептал он.

— Согласно распределению, я имею право, — Романов пожал плечами. — Пусть они хоть сто соглядатаев приставят.

Спустя секунду за окном раздался глухой взрыв, за ним еще и еще один.

Беган-Богацкий бросился открывать старые рамы.

— Что это было? — Романов попытался всмотреться в темноту за окном.

— Ваши волшебные дома, — тихо выдохнул старик.

Романов запомнил этот взгляд с самого первого дня, с Сашиной годовщины. Тогда он и сам не знал толком, что ему нужно в доме, где Саши не было вот уже год. Может быть, убедиться и окончательно сказать самому себе — вот, видишь, ее больше нет. Потому что поверить никак не получалось, он каждый день чувствовал ее присутствие. То, что они не виделись последние десять лет, не имело никакого значения, Саша была величиной постоянной и неизменной. Но позже нашелся и вполне конкретный повод появиться на этом странном дне рождения, который правильнее было бы назвать, вывернув наизнанку, днем памяти. С детских дачных времен у него хранился Сашин снимок, на котором она, смешная и тонкая, стоит, опершись на велосипед, и щурится на солнце. Не то чтобы он часто рассматривал его, просто хранил в одном из томов Лема, а том этот постоянно ездил с ним, куда бы он ни отправлялся. Смешно, но разглядывая эту фотографию, он опять был длинноногим Митей, хотя в действительности над раскрытой книгой, нелепо замерев, стоял сорокалетний небритый взлохмаченный мужчина. И вот теперь ему захотелось раздобыть какой-нибудь другой снимок, где она была бы постарше, такой, как в последний год своей жизни, такой, какой он ее никогда не видел.

Дверь была распахнута, на лестничной клетке курили, квартира оказалась набита битком. Никто ни о чем его не спросил, сразу налили рюмку и сунули в руку бутерброд. В доме негромко бубнили голоса, сновали незнакомые люди. Представить себе, что можно заговорить с ними, было невозможно, все вокруг вызывало в Романове ноющее отчаяние. Он надеялся, что фотография будет стоять на виду, но ее как назло нигде не было.

Собравшись в конце концов с силами и убедив себя, что другу детства можно все, Романов медленно открыл дверь комнаты в конце коридора. Там царил полумрак, но спустя пару мгновений он различил высокий книжный шкаф. Присев возле него, Романов потянул на себя скрипнувшую дверцу и увидел корешки альбомов по искусству, ряды каталогов и стопку толстеньких папок. В них оказались наброски, ворох рисунков и почему-то архитектурные чертежи. На самой нижней полке он увидел кожаный бок фотоальбома. Он откинул наугад пару плотных картонных страниц — сразу же пахнуло пылью и сыроватой бумагой — и через мгновение увидел ее. На черно-белой фотографии стояла повзрослевшая Саша и улыбалась кому-то на окраине кадра. Словно через секунду она повернется. Романов на эту секунду перестал дышать и тут же ощутил на своей спине тот самый взгляд. Он резко обернулся на входную дверь, но там никого не было, зато кто-то пошевелился у стены возле окна.

Романов поднялся, чтобы зажечь свет, и обомлел: на высокой табуретке сидели пацаны. Молчаливые и замершие, они заглядывали своими темными глазами на самое романовское дно, и он с ужасом понял, что́ там покоится, давным-давно утонув. Взгляд также красноречиво говорил о том, что его обладатели являются иной формой жизни, которой нет дела до него, Романова. У этой совершенной формы есть занятие гораздо более интересное, и чуждая романовская форма мешает своим присутствием его продолжить. Романов взглянул под ноги и увидел, что вся комната застелена белым ватманом, на котором черной тушью выведен фантасмагорический замок в нескольких проекциях одновременно. Романова охватило восхищение, смешанное со страхом. Пол комнаты вмиг исчез, а вместо него появились многоуровневые этажи неизведанного пространства, и туда затягивало, как в яму. Он вынул фотографию из картонных уголков альбома, быстро захлопнул толстый том и, не сказав ни слова, выбежал в дверь.