Мой маленький Советский Союз - Наталья Гвелесиани Страница 22

– Я слышала, на вас тут маньяк наехал, – небрежно произнесла Аппатима, пасуя мне теннисный шарик. Перед этим она положила на скамью пакет с надписью АВВА, накрыв его жакетом, словно снятым с плеча самой очаровательной солистки «АББЫ». На майке ее изысканно-изощренно извивался посреди груди весь коллектив «АББЫ».

– Было такое. Но мы его уже в милицию сдали… – начала я, намереваясь рассказать историю этих двух дней целиком, но осеклась, споткнувшись о свое же так некстати вылетевшее слово «милиция». – Ничего особенного. Обошлось! – стремительно завершила я свою речь.

Аппатима же, казалось, и ухом не повела.

Ударяя по шарику ракеткой со всей силой, на которую была способна, она вынуждала меня отбиваться из самых неудобных позиций, и я часто была в проигрыше и потом бегала поднимать шарик. Однако меня это не сердило, так как я чувствовала, что достойна этого шквала мелких ударов и подковырок, – смущало скорее, и свое смущение я прикрывала нарочитой грубоватостью.

Чтобы скрыть растерянность, я, преувеличивая и смакуя некоторые детали, все-таки рассказала о том, что произошло в овраге и как потом маньяк явился перед Ирой.

– Я тоже знала одного такого типчика… он ходил в пятьдесят седьмой дом к Светке Годуновой, она же известная шлюха. Нас с девчонками однажды дернул черт подсмотреть за ними в замочную скважину. И вот он делал ей такое!.. Тьфу, мерзость… До сих пор тошнит. Я так возмутилась, что позвала Аэлиту и сказала: «Посмотри и скажи, что ты об этом думаешь». Аэлита посмотрела и заплакала.

Когда Аппатима вспоминала свою старшую сестру Аэлиту, – а та по-прежнему оставалась редким мастодонтом в нашем полном хищников и ужей мире, правда, к тому времени она уже сменила алый парус своего никогда не снимаемого пионерского галстука на комсомольский значок, – то и сама становилась на минутку-другую человеком. У меня же по сердцу проходила волна теплоты к этому недоступному для меня – на веки вечные недоступному из-за невзлюбившей меня Аппатимы – другу всех людей.

– Аэлита, как и ты, любит историю и литературу и пишет хорошие сочинения. Ты хоть и способная, а заниматься не хочешь. А Аэлита идет на золотую медаль, но их новая учительница по литературе, Надежда Тиграновна, стала ее затирать, чтобы высветить свою дуру-дочку, которая учится в их же классе. Дочка, кстати, близкая подруга Аэлиты, такая же толстая и уродливая, как Тиграшка.

Произнеся эту тираду, Аппатима вдруг спохватилась, словно допустила что-то неприличное, и, быстро стрельнув в мою сторону вновь налившимися ненавистью стальными глазами, сильно-пресильно ударила ракеткой по шарику – так, что он, чуть не треснув, описал над моей головой высокую дугу и вылетел за ограду.

Я не стала идти за шариком и грустно, выжидательно замолчала.

Аппатима надела жакет образца а-ля АВВА, взяла пакет с надписью АВВА и, круто развернувшись, стремительно понеслась – почти побежала – прочь… Верный признак того, что в ближайшее время – до какого-нибудь очередного ЧП районного масштаба – перемирия больше не предвидится.

После своего недолгого реванша под конец третьего класса я вновь скатилась на тройки, занимаясь лишь тем, что было мне интересно, – теперь это были история и литература. А Аппатима, наоборот, пошла в гору. У нее обнаружились феноменальные способности к математике и языкам, с которыми я явно не дружила от природы: мне не давались ни английский, ни грузинский, ни даже как следует русский – по большей части грамматика. Аппатима же без труда освоила английский и писала диктанты и изложения – что по русскому, что по английскому – без единой ошибки, став по этим предметам ходячим справочником.

Во время контрольных со всех сторон неслось: «Аппатима, Аппатима… Слышишь!.. Ты как написало это слово?» И Аппатима, нервно вертясь во все стороны, как актриса в театре одного актера, безотказно, с видимым удовольствием всех консультировала.

* * *

«Люблю людей я странных, ведь они жгут по ночам для нас живые фонари», – вертелась у меня в голове моя же строчка.

К нам с Олегом, затесавшимся в компанию играющей в паровозик малышни и дурачившимся по полной, подошла задумчивая, словно во сне бредущая Ира, которую бережно держала под локоть, озабоченно посматривая на ее профиль, Вера.

– Вы вот что, – сказала Ира, – запомните: c сегодняшнего дня отменяются всяческие смешки, подковырки и прочая лезущая из мозгов хрень в адрес той ненормальной женщины из пятьдесят седьмого дома, которая покупает каждый день себе цветы. Вчера она уговорила нас с Верой зайти к ней домой и угостила чаем. Оказалось, она художница. В общем, нормальная она, просто несчастная – у нее столько картин, а мужа и детей нет.

У нас во дворе был еще один «ненормальный» – немой от рождения. Когда он торопливо проходил или, лучше сказать, пробегал, стараясь не поднимать головы, мимо площадки, вдруг превращающейся в зверинец: дети, как обезьяны, льнули к сетке ограды и орали, кривляясь: «Эй, немой, немой!.. Слышишь?… Ну, не торопись так – поговори с нами!», – в груди у меня становилось так пусто, что я, почувствовав себя старой, бросала играть и тихо садилась на лавочку в стороне от этой галдящей толпы. Сидела и смотрела в одну точку, а внезапно сузившийся до скелета мир, утративший свое очарование, постепенно отъезжал…

Но однажды я, как проснувшись, я вскочила и побежала вдогонку за этим едва не отъехавшим миром.

Я звонко кричу что есть мочи:

– Эй, немой, погоди!

Немой, поскольку он еще и глухонемой, не слышит. Но я, опередив его, загораживаю ему дорогу и, слегка поклонившись, делаю шаг назад и в сторону. Смотрю ему в лицо с предупредительной улыбкой:

– Проси, что хочешь, немой, сегодня мы все твои слуги и исполняем любые желания.

Я обильно жестикулирую, и поначалу ничего не понимающий немой начинает что-то понимать и даже отвечать похожими движениями рук.

Глянув исподлобья, он делает знак: «За мной!»

И мы всей гурьбой – за нами, словно загипнотизированные, потянулись Олег, Вера, Ира и еще два-три малыша плюс собачница Лариска – вваливаемся в гастроном, наперебой помогаем наполнить консервами и крупами хозяйственную сумку у немого в руках, подчеркнуто шумя и привлекая тем самым внимание продавцов из разных отделов с преувеличенно-строгими лицами. Потом мы становимся – все вместе – в очередь к кассе.

А потом по очереди несем сумку, провожая немого до самого дома, до лифта в подъезде и даже до его пятого этажа.

Там, на родном его этаже, мы наконец оставляем немого у двери в родную квартиру, поставив рядом сумку, в которой, помимо продуктов, лежат абрикосы, награбленные нами по дороге в чьем-то плохо огороженном саду.

5

Я перешла в шестой класс, и мы на все лето собрались в Россию.

У отца там уже стояла экспедиция, и он приехал за нами.

– Ну все, надо посидеть на дорожку, – говорит мать, упав в кресло у двери. Она одета с иголочки и держит в одной руке шляпу, а в другой – модельную сумку.