Лёка. Искупление - Эдуард Верин Страница 22

Рядом с тем местом, где остановилась Лёка, росли красивые высокие голубые ели. Лёке пришло в голову, что, если поставить коляску рядом с одной из них, ее обязательно кто-то увидит. Ну и что, что ночь на дворе? Здесь – центр огромного города, и люди ходят по улицам и в три часа ночи, и в четыре. А значит, яркую дорогую коляску обязательно заметят. А что сделает человек, увидев коляску с младенцем? Подойдет, посмотрит, поищет мать, но матери не найдет. А потом? Потом прикатит коляску в райотдел милиции! Ведь чего проще-то – до райотдела идти не больше минуты!

Очень довольная тем, как все здорово придумала, Лёка подкатила коляску к елочке. Данька все еще спал. Лёка легонько тронула его плечико, погладила, прощаясь.

– Так будет лучше, малыш, так будет лучше! – улыбаясь бессмысленной улыбкой очень пьяного человека, прошептала она.

Сил больше не было. Снова возникла перед глазами яма, и белые муравьи ползают по дну… Чего они там ползают? Не бывает белых муравьев! Или бывают?

В последний раз взглянув на сына, она развернулась и, сильно шатаясь, пошла домой. В голове стучали молотки, в ушах звенело, земля качалась.

Лёка не помнила, как добралась до квартиры, как отперла дверь, как сорвала с себя верхнюю одежду, как завалилась спать. Сон был, как яма, в которой ни звука, ни света, на дне плещется холодная грязная вода и головокружительно пахнет плесенью.

И ничего…

И никого…

2

Лёка проснулась от того, что ей нестерпимо захотелось пить. Она спустила руку вниз и пошарила по полу – была надежда, что она поставила стакан с водой под кровать, как иногда делала, если возвращалась с вечеринок в легком подпитии. Стакана не было, и Лёка поняла – без похода на кухню не обойтись. Она сбросила с себя скомканное одеяло, опустила ноги на пол, попыталась найти ими тапки, но не нашла.

Что вчера было? Когда и как она попала домой? Как разделась?..

Пересохшее горло требовало воды, и Лёка решила идти без тапок. Она встала и, практически не открывая глаз, побрела на кухню. Краем сознания она понимала, что сейчас раннее утро, а может быть, и не совсем раннее, но это было не главное – в первую очередь надо было напиться. А еще мерещилась какая-то яма, белые муравьи ползают по руке… Что-то стряслось… Точно – что-то стряслось… Только вот что?

В пластиковом кулере, где держали фильтрованную воду, было пусто, и Лёка трясущимися руками нацедила себе в чашку прямо из-под крана. Вода с привкусом хлорки все-таки утолила жажду. И тогда на Лёку начала наваливаться похмельная головная боль.

Внезапно она перестала пить. Лицо перекосилось – она вспомнила, и вспомнила сразу все. Дрожащими руками она поставила чашку на край стола и кинулась в спальню. Чашка со звоном упала.

Да, так и есть – детская кроватка пуста! Сердце стукнуло и провалилось в пустоту.

– Нет, нет, я не могла… – прошептала Лёка и вдруг хрипло крикнула: – Даня, сынок, где ты?!

Конечно, ей никто не ответил.

Лёку охватил ужас. Она кинулась к своей кровати, хотя никогда не укладывала спать малыша рядом с собой.

Лихорадочно перерыла постель. Никого.

Вновь кинулась к детской кроватке, проверяя, действительно ли там пусто… Пусто.

Но может, она оставила малыша в коляске, а коляску в коридоре? Однако в глубине души Лёка, конечно, знала, что никакой коляски в коридоре не найдет.

– Идиотка, идиотка! – в отчаянии шептала она.

На всякий случай она забежала на кухню, заглянула в ванную. После этого бегом вернулась в спальню, схватила джинсы и начала их натягивать. Джинсы были домашние, старые, но удобные. Никогда раньше Лёка не вышла бы в таких на улицу, но теперь ей было все равно. Она наспех накинула на себя рубашку, легкую куртку, сунула в карман ключи. Внезапно ей пришла в голову мысль, что ребенок, должно быть, уже в райотделе и ей не отдадут его просто так. Она смахнула с полки шкафа все деньги и сунула их в карман рубашки, туда же непослушными руками запихала паспорт и сложенное вдвое свидетельство о рождении Даниила.

Она вылетела из дома. Как в кошмарном сне, глухо стучало сердце, похмельная боль терзала виски и отдавала в затылок. Ужас, ужас, ужас гнался за Лёкой, и она быстро шагала, иногда переходя на бег. Светило солнце, но вообще-то было холодно – за ночь сильно упала температура, а быть может, был и ранний осенний заморозок. Лёка пыталась вспомнить, во что же она одела Даню, но вспомнить никак не могла.

Вот знакомый поворот, сейчас покажутся злосчастные елочки, под которые она запихнула коляску…

Лёка свернула в знакомый переулок и замерла. У елочек толпился народ. Было много людей в милицейской форме и еще в какой-то незнакомой, унылой, темно-зеленой. А рядом топтались простые прохожие – бабушки и дамы бальзаковского возраста.

У крайней елочки стоял молодой милиционер и что-то записывал. Рядом с ним человек в темно-зеленой форме диктовал что-то непонятное. Какая-то мрачная машина, тоже зеленая, похожая на скорую, но не скорая, стояла рядом. От вида этой машины Лёке стало жутко.

– Отходите, отходите отсюда! – говорил немолодой, уже седеющий милиционер, судя по акценту – кавказец.

Люди кивали, но не уходили.

Лёка остановилась, не понимая. Прямо перед ней стояли две старушки.

– Замерзло дитё! – сказала одна другой.

– Как замерзло? – переспросила та.

– Да вчера вечером здесь какая-то пьяная весь вечер с коляской кружила, – сказала первая. – Я ее видела, еще подумала, как это такие алкашки и детей рожают! Потом я домой пошла. А эта, видать, ребенка под елками кинула и пошла, зараза, к полюбовнику. А ночью мороз был. Вот дитё, бедное, и замерзло!

– Насмерть?!

– А то как же! – ответила осведомленная бабушка. – Вот машина специальная приехала, что мертвых возит. Сейчас его, сердешного, на вскрытие повезут – вдруг та гадина его наркотиками обколола! А у меня показания брали! Я так и сказала – встретила бы эту падлу мамашу, сама бы, своими руками ее придушила!

– Таких потаскух стрелять надо! – заявила собеседница. – Жаль, что смертную казнь отменили!

За спиной бабушек кто-то сдавленно ойкнул, но те, поглощенные разговором, не обратили на это никакого внимания.

Человеческий мозг – странная штука. Иногда, в экстремальных ситуациях, из памяти стираются целые куски.

Когда Лёка пришла в себя, то обнаружила, что быстро идет по улице. Куда несли ее ноги – она не понимала. Сердце металось по грудной клетке, как теннисный мячик, голову сжимала безумная боль, по щекам текли слезы.

Прохожие оборачивались ей вслед, и это заставляло Лёку идти еще быстрее.

«Убила! Я его убила!!!» – крутилось в голове. Хотелось провалиться сквозь землю, здесь и сейчас. О, если бы в эту минуту перед ней просто разверзлась земля! Это было бы самое лучшее, потому что среди людей было страшно. Ей казалось, что все они видят ее насквозь, видят и презирают. Если бы они прямо сейчас принялись ее убивать, Лёка не стала бы сопротивляться, но только пусть они молчат! Мысль о том, что кто-то из прохожих остановит ее и спросит: «Как ты могла?!» – приводила Лёку в ужас. Ей хотелось, ей нужно было убежать. Убежать не от суда и не от вполне заслуженной тюрьмы, а убежать от людей, которые захотели бы, чтобы она объяснила – зачем это сделала.