Школа стукачей - Винсент Килпастор Страница 22

Ведь мне, если честно, похуй отъебёт ли Стас Глорию. Главное, что я отъебу нежно-принежно мою Вероничку. Клубничку. Птичку-синичку. Надеюсь несколько раз.

Перед тем как ехать на проспект Космонавтов, названый так же, как и станция метро в честь узбекского космонавта пустыни Джанибекова, нам необходимо пополнить запасы марьванны. Ебля, знаете еблей, а душевный баланс нарушать нельзя.

Многих пришлось накурить в логове Витолса, нихуя не осталось.

Халявщики-хвостопады это бич в незнакомой компании. Не знаешь ни хера, кого можно послать на хуй смело, а кого с оглядкой на дверь. Приходится накуривать всех кого не попадя. А анаша она, сами знаете, имеет обыкновение кончаться.

Пить «ваксу» ни я, ни Стас толком не можем — у него менингит был недавно, у меня гепатит отрихтовал печень. Так грамм по сто, не больше. Ни-ни-ни, спасибо, здоровья нет! Только травка, гомео(прости господи)патия.

Вылавливаем новогоднее такси. Есть дрянь? Кайп борми? Таксист разводит руками, поздно. Тогда на Фазенду! Только она и осталось в разгар новогодней ночи.

Фазенда это невзрачное кирпичное общежитие в стиле хрущевского утилитаризма, воздвигнутое неизвестными зодчими на ташкентской улице Катартал. Что-то круглое в этом названии, слышите КАТАРТАЛ! До сих пор не знаю, как это переводится.

До очередного приступа властной паранойи, Катартал был ташкентским ночным аналогом Тверской. Без Центрального телеграфа, но с ночными наездницами.

Сейчас там одни менты ночью. Страшные, как моя жизнь. Не Катартал стал, а какой-то Катар. Была Улица Мягкого Шанкра. Стала Улица Вечного Несварения Желудка.

А в Фазенде тогда сутками банковали анашу и местный портвейн — бормотуху под названием Чашма. Вкусней питерского Агдама, но последствия утром ужасающие, к боли в голове добавляется зенитный скорострельный понос. «Чашма бедуина»- это коктейль со спрайтом — почти не даёт запаха, чтоб родители сильно не бушевали.

Ни хуя нет в Фазенде. Голяк. Непруха. Все скупили — Новый Год маршем идёт по Ташкенту. Все нормальные люди заранее притарились. А бормотуху вашу сами жрите.

Облом.

Звоним Витолсу из холодной будки автомата с выбитыми стёклами.

На серебристой поверхности аппарата выцарапано одно короткое слово имеющее отношение к прошлой краснофонарности Катартала — «Ам».

Ам — это по узбекски «пизда». Вы видите, какое у этого народа отношение к женским гениталиям? А какая лаконичность — АМ! Тут и намёк на радость орального секса и глубина бездны, в которую нас бабье часто сбрасывает.

А-а-а-ам. Ам-стер-дам. Или думаете зря у моряков слово «Пиздец» — звучит как «Амба»?

— Какого хуя без меня съебались? Так друзья делают?

Дядя Витолс в ярости. Ясно представляю его багровые залысины.

Какая-то жеманница попеняла ему на перхоть, и он полгода драил скальп разными шампунями дважды в сутки. Теперь его голова напоминает унылую ноябрьскую лужайку перед райкомом партии.

— Дык это, гости ведь у тебя!

— Я их рот ебал, этих гостей. Перепились все, окна побили у соседей, менты уже два раза приезжали, за-е-ба-ли фурманюги! Не понимают выражения «ровный кайф».

— Витолс, а где нашички взять, если в фазенде голяковский? У тебя осталось?

— Нашички? Нашички, нашички… Дык у вас была, чо уже убили всю?

Иногда с Витолсом невозможно разговаривать — не слышит, что ему сказали секунду назад.

— Твои дружки и убили, спортсмены ебаные, не пьют они вишь ли.

— Лана. Короче, есть на шестом квартале, через дорогу от Шухрата барыга. Юра зовут. Мужик сурьезный, сидевший. Сильно не хорохорьтесь там. Не откроет дверь, значит валите спать, стрёмно. Откроет — железно отоваритесь. — Ну спасибо, Витолс, с Новым годом тебя, братка! Оставь пивка на утро, приползём наверное.

— Вот и я говорю — во истину воскрес!

* * *

С фазенды до магазина «Шухрат» — двадцать минут пёхом, такси уже не выловить, пик празднования. Летим почти бегом.

«Ты понимаешь, бабам всем деньги мои нужны» — не с того не с чего вдруг объявляет Стас. Он нигде не работает, получает смешную стипендию в училище, и третий год ходит в одних и тех пятьсотпервых джинсах. Этот комплекс миллионера, я думаю, возник в его расшатанном болезнью мозге под воздействием канабиса. Поэтому спорить не пытаюсь.

«А она, Танюха моя, она другая, совсем другая, понимаешь?».

Я, молча, всем своим видом соглашаюсь.

«Может и к лучшему оно… всё так. Может, останется для меня светлой, недосягаемой любимой, навсегда? А? Может так оно лучше?»

Юрин дом, возникший кафельной глыбой перед нами, избавил меня от необходимости соглашаться со Стасом. Все бабы — одинаковые, кроме Вероники, разумеется.

Я сейчас думаю лучше бы совсем, совсем тогда не нашли бы мы Юры, а двинули сразу бы к девчонкам. Хотя тогда писать было бы не о чем.

— Чо хотели чагой?

Юра высокий, сухощавый, с пшеничными усами. Похож на киевского дореволюционного пристава.

Ярко желтый, шафранно-лимонный цвет его кожи говорит о том, что и его печень отведала гепатита. В Узбекистане гепатит как грипп.

Болеют им почти все. Дело в том, что на хлопок, льют химикаты. Листья, таким способом искусственно сбрасываются с куста перед механическим сбором. Комбайн заглатывает потом чистое волокно. Эту же хуйню американцы лили на джунгли во Вьетнаме, чтобы сбросить на землю листья и достать ушлых вьеьтконговцев. А у нас эта хуйня травит воздух, воду, жратву, и каким-то макаром распологает организм к гепатиту. Гепатит — фрэндли. Узбекистан — хлопковый придаток братской семьи народов, про хлопок тут знают все. Его сеют трудолюбивые крестьяне, а собирает весь профессорско-преподавательский состав и студенты в системе высшего и среднеспециального образования. Во время сбора урожая половина Узбекистана превращается в «хлопкоробов страны». Мне всегда кажется, что созвучность слов «хлопкороб» и «долбоёб» вовсе не случайна.

Хлопок — наше всё. Анаша это неофициальная часть.

— С Новым вас годом вас, Юра, а дрянь есть?

Стас подчёркнуто вежлив. Кто знает, что ожидать от бывшего зэка.

Говорят они очень подлые.

— Вы одни? Дряни нет, есть настоящий ураган, а не «дрянь»! Заходите.

Обувь снимайте и на кухню. Я ща. Пять минут.

Юра уходит из квартиры, а мы наблюдаем, как тараканы мечутся струйками по его нечищеной плите и кафелю кухонных стен.

Юра ушёл, чтобы показать нам будто анаша где-то в другом месте, на случай если мы наведём на его хату ментов. Но мы то знаем, что это все понт и терпеливо ждём.

Пусть поскоморошничает. Лишь бы быстрее. Меня ждёт уютный горячий ам на проспекте Космонавтов. И самое главное, мы всё-таки нашли отраву в новогоднюю ночь. Большое дело сделали.