Анна-Ванна и другие - Надежда Нелидова Страница 22

Вечером у меня состоялся крупный неприятный разговор с мамой. Карманных денег у нас не водилось, откуда деньги на котлеты? А потом, не исключено, такой же неприятный разговор состоялся у мамы с папой.

И, возможно, папа сказал: «Про наших детей будут говорить, что они воруют от голода. Какой позор!» А мама, возможно, ответила в тон, что если бы папа помогал ей больше по дому, то никто бы и не говорил, что наши дети воруют от голода. И у неё бы оставалось время на готовку злополучных котлет.

Вот такими, возможно, обменялись они любезностями. Вот такой глубинный пласт внутрисемейных проблем я нечаянно сковырнула своим поступком.

И в нашем домашнем меню стали, не так чтобы часто, появляться котлеты. Из дважды прокрученного, чистого домашнего мяса – скворчащие, с поджаристой корочкой, с горячим взбитым воздушным картофельным пюре… Это сейчас я их с нежностью вспоминаю, а тогда… Убейте меня, но казённые котлеты из хлеба и жира, оставляющие на губах несвежую свечную липкость – всё равно влекли больше! Ей Богу, извращение какое-то.

На новогоднюю ёлку меня нарядили узбечкой. Бабушкина узорчатая юбка до пола, плюшевая зелёная жилетка, невесть откуда раздобытая тюбетейка. Сзади пришили вуаль до попы: тюлевую накидку для подушек. Спереди на лоб и на виски в два ряда свешивались, покачивались длинные зеленоватые гранёные мамины бусы. По мне – невиданной красоты и дороговизны.

Девчонки из класса потеряли дар речи. Гладили бусы, держали на весу, рассматривали. В тот самый момент, когда нас должны были вести на ёлку, мои бусы порвались и рассыпались по всему классу, звонко заскакали по полу. Все бросились их собирать, но потихоньку круг желающих рассосался. Ребята, один за другим, убегали в нарядный зал. Оттуда уже неслись звуки баяна, песни и топот пляшущих ног.

Остались только я и одна девочка, упорно ползающая на коленках рядом со мной. Кое-как мы собрали, нанизали на нитку, стянули в узелок – правда, бусы укоротились вдвое! Ну да, хоть так. Я горячо благодарила девочку, потому что она оказалась самой верной из одноклассниц. Друг познаётся в беде! И мы, взявшись за руки, помчались на ёлку.

А потом маленькие классные доброжелательницы сообщили мне, что ходили в гости домой к той девочке. И видели у неё, ну точь-в-точь как мои, зелёные гранёные бусы, только короче. И та девочка их торопливо спрятала и покраснела.

И ещё рассказали доброжелательницы, что эта девочка тогда в толчее и неразберихе специально сильно дёрнула бусы, чтобы они порвались. И что она известная воровка, все давно об этом говорят – «ты что, не знала?» Дура лопоухая, звучало в подтексте. Ах, как необъяснимо пусто и тяжело стало у меня на душе!

После уроков одноклассницы заперли класс и образовали вокруг нас тесный кружок. И, жадно подбадривая («Ну! Ну же!»), стали подталкивать меня к той девочке – чтобы я устроила допрос с пристрастием. А может, даже подралась.

Я побагровела так, будто это меня уличили в воровстве. Вырвалась и убежала, оставив одноклассниц глубоко разочарованными: типа, только с неё и было. Не из-за бус я переживала – хотя от мамы за них влетело.

Сейчас я понимаю: эта девочка была из бедной семьи. Как ей, наверно, хотелось подержать в руках невиданное украшение, наиграться им досыта, а ещё лучше – стать его полновластной хозяйкой. Вынимать из-под подушки, любоваться, пересыпать в руке приятную тяжесть постукивающих стекляшек, изображать перед зеркалом принцессу – и прятать своё сокровище, свою Тайну обратно. Она просто честно поделила бусы пополам: между собой и мной.

Между прочим, та девочка сегодня – вполне респектабельная, благополучная во всех отношениях, ценимая на работе, счастливая в замужестве дама. Надеюсь, она давно забыла тот случай.

Однажды в гостях у тёти, маминой сестры, я весь день играла игрушечным розовым автомобильчиком. И задалась резонным вопросом: а зачем тёте игрушка, если дети у неё взрослые? И почти не сомневалась, что на мою просьбу взять поиграть машинку домой – добрая тётя не откажет. А она взяла и отказала. От чего автомобильчик стал казаться во сто крат недосягаемее и прекраснее.

Чтобы насытиться автомобильчиком, я перед отъездом не выпускала его из рук. Когда меня одели и повели на автобус, он покоился у меня в надёжном месте на груди, под пальто. На остановке я вынула его и принялась, пыхтя, надувая щёки, изображать езду, играть им на скамейке. Пусть тётя увидит, как невыносима мне разлука с автомобильчиком. Который у них стоит в серванте без дела и пылится.

Тётя увидела и очень удивилась. «Я только поиграю, а когда буду садиться в автобус, сразу отдам вам», – объяснила хитрая я. Ах, как славно я всё придумала. Тётя только покачала головой и предсказуемо сказала: «Ну, что уж с тобой делать. Бери!»

Правда, дома мама не разделяла моих чувств и произносила разнообразные слова, из которых «попрошайка» и «вымогательница» были самые безобидные. Взять без спроса машинку – это и есть воровство. И обещала, что больше никогда меня не отпустят в гости к приличным людям – раз я такая.

Я слушала и тяжело вздыхала. Пыталась улизнуть – но мама сурово возвращала меня на место и продолжала воспитание.

А я сразу отдала розовый автомобильчик братьям – какое счастье было наблюдать, как они возятся и играют, и чувствовать, что это я для них расстаралась и несу незаслуженное наказание (у меня даже в носу от горя защипало). Что и скомпенсировало осадок от обидных маминых слов. Потому что с самого начала было понятно: зачем мне машинка? Я же не мальчик.

Ну, скажите, разве это воровство?! Просто наука педагогика ещё не подобрала для этого действия нужного определения!