Любовник №1, или Путешествие во Францию - Бенуа Дютертр Страница 22

Около полуночи Эстель отвозит меня назад. Она тормозит около моего дома. После красного вина она в хорошем настроении. Ей кажется, что ужин был очень милым и что я оценил ее друзей с богемным загородным особняком. По ее мнению, директор рекламного отдела отметил меня, хотя не сказал мне ни слова — это как раз доказывает, что он передо мной робеет! Он, конечно же, даст мне ход. Эстель сияет, и мне не сразу удалось убедить ее отпустить меня домой. Теперь она знает, что мы можем спать вместе, и ей этого достаточно, а мне это дает некоторые преимущества: например, возможность спать дома одному, и как минимум неделю передышки до следующего раза. Она согласится, чтобы я сохранил независимость, если ее убедить, что это будет способствовать гармоничному развитию нашей связи.

Перед тем как выйти из машины, я легким поцелуем касаюсь ее губ. Она машет мне через ветровое стекло, и я ей отвечаю выразительной мимикой. С сегодняшнего утра жизнь представляется мне уже не ужасной скачкой к смертельному финалу, а скорее сладострастной потерей времени. Реакцией на несчастье была волна счастливой глупости, хлынувшая в мою кровь; я каждую минуту наслаждаюсь ее красотой, ее безобразием, отсутствием красоты или безобразия, и мне хочется любить мир таким, каков он есть, мне кажется, что я скольжу меж временем и миром вещей.

Жарко. Пока Эстель отъезжает, я стою на тротуаре. Люди компаниями направляются в сторону Les Halles, собираясь повеселиться в душных переполненных погребках; они идут тратить свои деньги в ночные клубы, где им будет хамить обслуга. Швейцар, обращаясь к ним на «ты», впустит их не сразу, заставив ждать; теснимые толпой, они с трудом протиснутся в бар. Не реагируя на их жалкие улыбки, бармены будут третировать их как голодных псов; десять минут им придется ждать жалкую порцию виски с кокой, прежде чем с извинениями заплатить. Самые бедные ограничатся тем, что останутся на улице, на углу улиц, где корейцы, не имеющие лицензии, продают блины туристам, представителям криминального мира, полицейским, психопатам, алкашам и прочей публике Les Halles, которая каждое утро просыпается на помойках Парижа. И все это кажется мне замечательным.

Перед тем как открыть дверь подъезда, я проверяю свой мобильный телефон, который отключил на время ужина. За последний час четыре раза звонил один и тот же абонент. Мне не знаком номер, но я узнаю голос на автоответчике:

«Привет, Сверчок (прозвище, которое он мне дал). Это Паскаль Блез. Я в твоем районе. Хотел выпить стаканчик. Если услышишь это сообщение, перезвони мне».

В обычный день я бы выключил телефон и пошел спать, решив, что неразумно продолжать пить, да и какая польза в еще одном разговоре с уже известным человеком, чтобы утром не быть усталым. Но мое хорошее настроение заставляет меня нажать на кнопку «Вызов». После нескольких гудков я различил в гуле голос своего товарища. Мы быстро договорились встретиться в кафе на набережной.

Паскаль Блез — это мой товарищ антилец, с которым я познакомился незадолго до депрессии. Мне было тридцать лет, и я пробовал себя в кино в различных амплуа: ассистент, сценарист, автор короткометражек, кинокритик… Не сумев профинансировать свой полнометражный фильм о себе самом, который должен был принести мне славу, я тратил оставшиеся деньги в обществе полуночников-кокаинистов, любителей завтраков в Довиле. Однажды вечером, когда мы танцевали в мастерской под неизданное старье Джеймса Брауна, я пошел поговорить с ди-джеем. Это был огромный негр со стрижкой растафари [11]— это все, что он сохранил от своего культа. Мы трепались до самого утра и нюхали героин, обнаружив общую склонность к пассивным удовольствиям. С тех пор мы видимся два-три раза в год.

Сегодня вечером ди-джей Паскаль ждет меня во Дворе Чудес. Я часто заходил в здешнюю табачную лавочку, которая работает допоздна; здесь собираются бродяги и шоферы такси. Еще с улицы я заметил, что стекла помутнели от дыма. Когда я открыл дверь, мне показалось, что я попал в старую таверну где-нибудь в Лондоне или в Амстердаме, поскольку около бара толпились не посетители, там собирался паноптикум кривых, распухших, изувеченных шрамами и изможденных рож. Там, в удручающей жаре, играли на деньги и при скудном освещении толпились пьяные. Беззубый подонок из Бретона размахивал карточками лото; два африканца с приплюснутыми носами следили за розыгрышем тиража «Рапидо»; толстый китаец заказал кружку пива и поднял ее, чтобы чокнуться, но на него никто не обратил внимания.

Над дверью в туалет красовалась статуя Жанны д’Арк с лилиями на знамени. На стене, напротив, около кассы PMU [12], — бюст Людовика XVI на фоне плакатов, прославляющих Людовика XX. Бюст был покрыт жиром и копотью. Шум кофеварок заглушал музыку: религиозный гимн сторонников шуанов. Бедолага-алжирец со скверно выбритой физиономией улыбается, глядя на меня, и я любуюсь этой мешаниной: в самом центре Парижа этот клубок противоречий, где перемешались азартные игры, ностальгия по монархии, иммигранты из третьего мира и ди-джей Паскаль Блез в углу слева, разговаривающий с абсолютно пьяным коммивояжером. Мой друг сбрил свою шевелюру и ходит в шапочке. Молодой человек в костюме, облокотившись о стойку, с интересом слушал разговор.

Я незаметно подошел к ним. Они спорили, кто из музыкантов лучше — Джеймс Браун или Джонни Холлидей. Коммивояжер пил «Рикар» и был за Джонни. Возмущенный, Паскаль заказал пиво, он не считал Холлидея артистом, поскольку Джеймс, по его словам, был истинным гением второй половины XX века.

— Это потому, что ты черный. Для вас в музыке важен только ритм, и ничего больше!

— Я метис, а мои предки были аристократами — фехтовальщиками! — возразил антилец, в то время как любитель анисового ликера, кривя рот, спел куплет своего идола, а потом залпом проглотил содержимое своего стакана.

Сидевший рядом с ними молодой человек улыбался. В стороне от них двое трансвеститов в кожаных юбках ждали у табачного киоска. Патрон обслуживал клиентов в обрамлении сигарет, карточек лото, статуэток Девы Марии. Длинная седая борода усиливала ощущение первобытности. Прихлебывая кофе, он сохранял спокойствие среди этих чокнутых полуночников, но его глаза загорелись от счастья, когда клиент стал расспрашивать его о различных ветвях королевской семьи.

Паскаль Блез, которого не интересовали эти вопросы, повернул ко мне свое симпатичное лицо с едва наметившимися морщинами:

— Привет, Ман, как дела, хорошо?