Скорпионья сага. Cкорпион cамки - Игорь Белисов Страница 22

– И по какой же?

– Ты нашла повод из дому упорхнуть.

– Очень интересно…

Он поднял глаза и вдруг двинулся на меня, швыряя упреки, все злее, все ядовитей:

– Ты извелась сидеть дома. Тебе дом ненавистен. Ребенка – мужу и, – фи-ить, только тебя и видели!

Я пятилась, пятилась, и вдруг закричала:

– Да! Да, я активная! А ты ленивый! И я не буду сидеть, жопу прислоня!

– Конечно! Тебе ведь нужно вертеть хвостом!..

День рожденья мы скромно справили дома. Малыш, его родители, дурацкие тосты. Праздник быстро иссяк. Мы снова остались вдвоем. Мы опять погрузились в молчание.

Да уж, сюрприз он мне сделал отменный. Нет, я все понимаю: наука, духовные поиски, служение высоким гуманистическим идеалам, духовные сферы, расширение горизонтов, небеса обетованные…

Нищета. Голодный режим.

Был и еще один сюрприз. Явно незапланированный. Даже не знаю, как рассказать. Но надо. Потому что именно эта случайная неприятность ужалила меня в самое сердце.

То, что он по ночам писал диссертацию, это ладно. К чему ревновать? Наука – не женщина. Все ж какое-то дело. Избрав для себя эту каторгу, он истово ей отдавался. Похоже, и впрямь для мужчины работа важнее всего. Слегка беспокоили только наши все более редкие встречи. В смысле постели. Не то чтобы он избегал, но так получалось, что инициатором всегда выступала я. А может, это мой темперамент настойчиво себя проявлял на фоне его обычной пожизненной заторможенности. Не знаю. Во всяком случае, с некоторых пор мне стало казаться, будто все его действия, когда мы с ним вместе, отдают скрытой искусственностью. Будто он меня не ласкает, а выполняет движения по поверхности тела, тщательно заученные, хорошо поставленные, но без увлеченности, без души. Меня это немного расстраивало. Я за телом ухаживала, занималась шейпингом и вернулась в ту форму, что была до беременности, а выглядела даже эффектней. На улице или в метро мужчины на меня оглядывались, я это видела, чувствовала спиною. Мой же, законный, энтузиазма не проявлял. Так или иначе, он был моим мужем, принадлежал исключительно мне, а уж сколько мужчине отпущено страсти, никто точно не знает, и никто честно не скажет. Остается догадываться, что, наверное, не по гроб жизни.

Но однажды я увидела нечто за гранью разумных догадок.

Была ночь. Я проснулась от внутреннего толчка. Не помню конкретно, что мне приснилось, остался лишь след неясной тревоги. Я лежала одна. Половина постели холодно пустовала. Из-под прикрытой двери полоской сочился свет.

Накинув халат, я встала глотнуть водички, сходить в туалет и заодно взглянуть, как там мой Сладкий. Как я и предполагала, свет горел во второй нашей комнате, давно облюбованной мужем для уединения с диссертацией.

В комнате он отсутствовал. На столе белели бумаги. Серела пепельница, переполненная окурками. И еще, к моему удивлению, ярко пестрели журналы, которые муж всегда презирал – мои «Astrus».

Свет горел также и в ванной. Сквозь застекленную дверь я увидела силуэт. Дверь была заперта, и он не слышал моего приближения. Он стоял в сиянии софитов, спиною ко мне. Чем-то там занимался. Чем конкретно, я не могла разглядеть, волнистое стекло искажало и размывало. Почему-то я замедлила шаг. Что-то меня смутило. Я затаилась в сумраке коридора, вглядываясь, пытаясь понять. Единственное, что я пока разобрала – он стоял голый. В глухой ночной час? Затеял помыться? Странно… Нехарактерно… Я видела его локоть, который двигался в мелком и частом ритме, будто рука постукивала молоточком или толкла пестиком в ступке. Никаких звуков при этом не доносилось. Только дыхание. Да, он сбивчиво, жарко дышал.

И тут мне сделалось дурно.

Он сменил руку, утомленной ладонью оперся о раковину. Другая рука продолжила делать то, что недоделала первая. Все те же мелкие, частые дерганья, все быстрее, все яростней. И его дыхание – все более глубокое, загнанное, сладострастное.

Меня замутило от осознания.

И еще я увидела: пред ним, на белом фаянсе раковины, прислоненный к зеркалу, стоит развернутый постер последнего номера «Astrus». Я осознала, что в жизни мужчины могут быть радости помимо живой женщины. И даже совсем без нее.

Меня начало колотить.

Он опять сменил руку, зачастил, усиленно заработал, в совсем ошалелом, безудержном ускорении. Вдруг, содрогнувшись, застыл. Издал долгий, приглушенный стон. Я почувствовала себя не просто обделенной или обиженной. Хуже. Смертельно обманутой.

Энергия жизни выплескивалась в пустоту.

На следующий день я вышла искать пустырь. Это оказалось не такой уж простой задачей. Наша окраина, словно по сказочному волшебству, обернулась на удивление обустроенным, густонаселенным районом.

Я шла, озираясь, точно преступница. Хотя, ничего такого, недоброго, не замыслила. Скорей, я сама была жертвой. А вообще, кому какое до меня дело? Но мне казалось, будто все исподтишка за мной наблюдают. В каждом дворике, на каждой дорожке, площадке, лавочке, мне встречались какие-то люди: то мамаши с колясками, то подростки на роликах, то старухи, то спортсмены, то собачники, то алкоголики. Во всем огромном районе не отыскивалось ни единого закутка. Стоял солнечный день.

Наконец, я дошла до самого края цивилизации. Обогнула забор зачаточной стройки с забитыми в глину сваями, дремлющим экскаватором и несколькими вагончиками. Дальше простирался бурьян, уходящий в овраг. Над обрывом пестрела помойка.

Я достала из сумки. Оглянулась. Никого. Щелкнула зажигалкой. Ветер задул. Я щелкнула еще и еще, приоткрыв, разлохматив страницы. Наконец, занялось, колыхнулось, побежало и вспыхнуло пламя.

Руку обожгло. Я бросила книгу наземь. «Звезды судьбы».

Она распахнулась. Огонь делал дело, но как-то медленно, вяло. Книга будто сопротивлялась, уплотнившись, ужавшись, не желая исчезнуть. Я нашла палку и стала ей перелистывать. Время остановилось. Меня заворожила стихия огня. Я видела строчки, которые когда-то читала, и еще не прочитанные. Я им больше не верила, все это потеряло какой бы то ни было смысл. Последним оплотом смысла оказалась фраза на первой странице:

Окружающий мир подает нам знаки. Сложность в том, чтобы правильно их прочесть…

Вот огонь слизал и ее.

Оставалась обложка. Я поддела палкой и поставила ее «домиком». Плотный картон держался дольше всего, но и он обратился в тлен. «Домик» сгорел. Я поворошила дымящие угли. Почерневшее задышало оранжевым, потом стало серым, обесцвеченным – и окончательно черным.

Я не чувствовала ничего. Полное равнодушие. Холодная скука. Солнце стояло в зените. Абсолютная ясность, почти без теней. Ветерок легко перекатывал клочья пепла. Впереди, за оврагом, колыхалась в мареве знойная пустота.