Мадам Дортея - Сигрид Унсет Страница 22

Тем не менее Дортея уступила своему первому порыву и отказалась от дружеского предложения капитана на время освободить ее от заботы хотя бы о двух сыновьях, ибо знала: Теструп был бы недоволен, если б она отправила сыновей в Фенстад. Нет, она не боялась, что они подвергнутся там какому-нибудь дурному влиянию. У себя дома Колд безудержно пил, но Дортея знала, что он скрывает свои пороки от глаз Карла, — в присутствии ребенка они с экономкой соблюдают все приличия. Капитан горячо любил своего единственного — вернее, единственного законного — ребенка. И безусловно, проявил бы такое же внимание и к ее сыновьям. Клаус-то с радостью воспользовался бы возможностью сбежать из дома — ему тяжело было ежедневно наблюдать горе и страх домочадцев. Но Бертелю, бедному Бертелю с его чувствительной душой, это куда опасней. Для него было бы спасением уехать в Фенстад, а общение со сверстником и другом поддержало бы его в эти мрачные дни.

За те полгода, что сын капитана Карл тоже был учеником Даббелстеена, эти два мальчика стали настоящими друзьями. Дортее было жаль Бертеля, когда Теструп нарушил этот порядок. Причина крылась в том, что под предлогом занятий сына капитан Колд зачастил в Бруволд и тем самым вызвал ревность Теструпа. Дортея не могла отрицать, что внимание капитана льстило ей, в его отношении к женщинам было нечто, что она назвала бы нежной благожелательностью, теплым и сердечным интересом ко всем их заботам, чем, должно быть, и объяснялось сложившееся мнение о капитане как о непревзойденном почитателе прекрасного пола. Правда, Дортея слышала от людей, знавших капитана еще в Копенгагене и Рендсборге, когда была жива его жена, что он считался тогда примерным супругом. Никто не сомневался в невинном характере галантного ухаживания за ней красивого капитана: как-никак, она была уже немолода и счастлива в браке, к тому же в то время, когда капитан зачастил к ним, она была беременна. Но Теструп был глух к увещеваниям разума…

В капитане Колде его раздражало решительно все. Таинственное происхождение в глазах многих людей окружало капитана мистическим ореолом, и, по мнению Теструпа, капитан кокетничал этим, что было недостойно мужчины. Слухам было угодно представлять его единокровным сыном графа Сен-Жермена [13]и одной очень знатной датской дамы, но это была уже совершенная чепуха: граф посетил Данию только в тридцатом или тридцать первом году, когда Колду было уже пять или шесть лет, и маловероятно, что знаменитый полководец привез мальчика в своем багаже. Да он и не был похож на графа, как утверждал ленсман Люнде, видевший Сен-Жермена много раз и в Копенгагене и в Травене. Кроме того, Колд сам в порыве откровенности, когда они сумерничали с Дортеей в ожидании конца уроков, признался ей, что не имеет ни малейшего понятия о том, кто подарил ему жизнь. Он лишь смутно помнил, что до того, как его усыновил военный прокурор Колд, он жил в какой-то крестьянской усадьбе, прятавшейся в лесу, где его иногда посещала очень красивая дама в темной вуали, которая при встречах обнимала и целовала его. Колд полагал, что это была его мать.

Дортея понимала, что тоска по родителям, чьих имен он даже не знал, и догадки о своем происхождении омрачили детство и юность Йоханнеса Колда. Поэтому ей казалось естественным, что он ухватился за мысль, будто его отцом был граф Сен-Жермен — Колд был большой поклонник знаменитого фельдмаршала. Сам он весьма рано проявил себя как многообещающий военный инженер, выдающийся математик и наставник молодых кадетов, что и определило его духовное родство со знаменитым реформатором датской армии. Несколько случайных замечаний, услышанных еще незрелым юношей, навели его на мысль, что он и в самом деле родной сын Сен-Жермена. Приемный отец сказал Колду, что его ждет военная карьера, и, хотя мальчик так никогда и не узнал, чье это было решение, ему легко было поверить, что оно принадлежало его загадочному родичу, влияние которого он часто ощущал на себе. Ибо, как бы ни отличался Колд своими глубокими познаниями, было, однако, немыслимо предположить, что без влиятельного покровителя он сумел бы так быстро сделать карьеру — в двадцать два года он был уже капитаном и получил чрезвычайно ответственное задание по укреплению Копенгагена. Те же самые скрытые силы, по-видимому, благословили его дерзкое сватовство к прекрасной Хелле Скеель. Хотя ее отец был почти беден и сама молодая графиня, выросшая в сельской глуши, чувствовала себя несчастной и робкой в вихре светской жизни столицы, она все-таки принадлежала к семье, которая легко могла устроить ей любую блестящую партию вместо брака с этим молодым офицером непонятного происхождения. Правда, надо сказать, что Колд в то время уже имел неплохое состояние и прекрасные перспективы на будущее. Его же склоненность к кутежам в тех кругах не считалась большим грехом. Он объяснил своей невесте, что в его холостяцкой жизни не было ничего предосудительного. Да, он пил, играл по-крупному и увлекался смазливенькими балеринами и легкомысленными нимфами большого города, потому что это считалось хорошим тоном. Однако его работа и занятия не оставляли ему слишком много времени для таких развлечений. В юности он вовсе не был таким беспутным, как его представляла молва. Верьте мне, говорил он Дортее, я всегда питал глубочайшее почтение к невинности. Чистота молодой девушки и душевный покой уважаемой матери семейства были для меня слишком священны, чтобы я мог позволить себе сделать что-то недостойное. Но супружеское счастье капитана длилось недолго: фру Хелле умерла от вторых родов вместе со своей новорожденной дочерью. Почему ему не было дано вкусить сладости семейной жизни? Пытаясь заглушить боль и горечь, терзавшие его душу, капитан бросился в водоворот удовольствий, которые до женитьбы позволял себе лишь изредка.

Злосчастная дуэль положила конец военной карьере капитана Колда и заставила его похоронить себя и свое будущее в далекой Норвегии. Или же — а Колду хотелось думать именно так — строгость, с каковой к нему отнеслись, объяснялась тайными силами, желавшими расправиться с ним из-за его загадочного происхождения. Дортея же полагала, что причина крылась в том, что убитый на дуэли состоял в родстве с могущественным министром и некие влиятельные персоны были заинтересованы в красавице, из-за которой состоялась дуэль. Не говоря уже о том, что Йоханнес Колд, считавшийся в глазах света баловнем судьбы, имел достаточно завистников. Нашлись и такие, которые говорили, будто дуэлянт наказан вовсе не так строго, раз ему было позволено остаться в пределах королевства и поселиться в усадьбе, полученной им в наследство от своего приемного отца.

Дортея никогда не отрицала, ни перед самой собой, ни перед Теструпом, что симпатизирует капитану Колду. Его добрый характер и то, как капризная судьба обошлась с ним, забросив его вместе с ребенком, лишившимся матери, в эту унылую, обветшавшую усадьбу — впрочем, когда Колд получил ее, она была не более унылой и обветшавшей, чем любая крестьянская усадьба, — не могли не тронуть женское сердце. Однако Теструпа несчастная судьба Колда совсем не волновала, и ему не нравилась дружба его жены с этим капитаном.

Но в трудное время, когда Дортея нуждалась в совете друга, к кому еще ей было обращаться?.. Конечно, она понимала, что, не окажись капитан в таком положении — карьера испорчена, он одинок и в чужой стране, — еще неизвестно, стал ли бы он с такой настойчивостью добиваться ее дружбы: она была добропорядочная немолодая матрона, он же, пусть только в собственном воображении, сын графа, а правда это или нет, уже не имело значения. В любом случае в Копенгагене и Рендсборге он вращался в лучших кругах. Теперь же он был ее другом, и других друзей у нее не было.