Амнезиаскоп - Стив Эриксон Страница 22

Однако любые сентиментальные идеи, которые я мог питать о наблюдении за парадом голых женщин, быстро уступили место реальности. Резкий свет в подземных офисах телестанции напускал мертвенную бледность даже на самых хорошеньких, не говоря уж о сорокалетних, повидавших виды актрисах, извинявшихся за все свои родимые пятна, шрамы, пирсинги и жуткие следы особенно зверских кесаревых сечений. Зрелище ужасало не просто потому, что силикон в их лицах, конечностях и грудях затвердел до окаменения, но потому, что их тела ежесекундно транслировали панические сигналы, точно так же, как их глаза; нас с Вив передергивало от отвращения. Нет, правда, умоляли мы их, вы же прекрасно выглядите. Нам хотелось повести их всех в ресторан, и угостить коктейлями, и убедить, что они все еще восхитительны, что впереди у них долгие карьеры и множество актерских возможностей; просто наш фильм тут совершенно ни при чем. За сорок восемь часов в мире киноэротики распространилась весть: мы – сострадательные порнушники. Приходите к нам на пробы, и мы вас пожалеем.

Сперва мы нашли двух натурщиц на эпизодические роли. Пока одна актриса за другой проваливались, персонаж, который сначала виделся нам латиноамериканкой, стал негритянкой и наконец рыжей. На роль «стыдливой» натурщицы мы взяли высокую брюнетку с кроткими глазами оленихи, которая неслышно бормотала и закрывалась руками; как мы узнали позднее, эта «интравертка» была известна тем, что с радостью отсасывала у любого в Голливуде, лишь бы получить роль. Обе главные роли нам не давались. Мы предложили роль художницы девственнице со скобками на зубах, которая очень хорошо читала, даже если и потребовала, чтобы мы убрались за три или четыре квартала, прежде чем она разрешила Вив, и только Вив, узреть священное величие ее наготы. Тем вечером она отправилась в свою театральную группу, где остальные актрисы, любая из которых взялась бы за роль в две секунды, если бы ей дали шанс, с визгом заверили ее, что ни один истинный трагик, имеющий хоть каплю самоуважения, не мог бы и помыслить о том, чтобы играть в таком проекте; она второпях передумала и так и сообщила нам на следующее утро. За два дня до того, как должны были начаться съемки, я наконец уговорил Вив взять на эту роль молодую женщину по имени Эми Браун, которая прикатила в Лос-Анджелес из Теннеси всего пару лет назад, прямо перед Землетрясением. У Эми были вьющиеся черные волосы и маленький рот со слегка искривленными зубами, и она совсем не отвечала представлению об этом персонаже, которое сложилось у Вив. Но она была бодрой и собранной, и мне нравилось, как она опирается о стену, когда проговаривает свои реплики, – как девушка, которая хочет вести себя сурово, но подсознательно пытается ото всех спрятаться. Мне также нравилось то, как она раздевалась; она делала это сосредоточенно и нельзя сказать, чтобы небрежно. Может, больше всего меня впечатлило то, что ее звали Эми Браун, а не Алмазкой, не Звездочкой, не Снежинкой – ни одним из тех имен, которые мы слышали за последние несколько дней. Я подумал, что женщина, которая прожила в Лос-Анджелесе целых два года и все еще считает, что Эми Браун – отличное имя для будущей знаменитости, настолько уверена в себе как в личности, что эта уверенность, в сочетании с ее железной целеустремленностью, нам сейчас очень пригодится.

И, наконец, была роль натурщицы, которую я списал с Джаспер. Призвав на помощь все свое воображение, я окрестил эту натурщицу Джаспер. По умолчанию все наши надежды ложились на актрису, которую мы с Вив называли Кошкой; она явилась на просмотр в облегающем черном трико. У нее были опухшие губы, словно их только что накачали насосом на бензоколонке за углом, а ее начесанные волосы, казалось, укладывали вантузом. Читая роль, она терлась о стену и вонзала в нее ногти, словно собиралась с ней совокупиться. Видя, что с каждым днем неизбежность назначения Кошки на главную роль растет, Вив начала закрывать лицо руками и сердито стонать, и мы так отчаялись найти кого-то на роль Джаспер, что даже самые бредовые идеи начали казаться прорывами. Я подумал, например, что мне явилось откровение, когда на пути домой со студии «Vs.», в конце Мелроуз-авеню, на выезде с бульвара Ла-Сьенега, надо мной поднялся, как ответ, Красный Ангел Лос-Анджелеса: Жюстин в роли Джаспер! Конечно, я не был абсолютно уверен, что подлинная Жюстин существует, хотя однажды, двадцать лет назад, мне показалось, что я видел ее за рулем красного «корвета» направляющейся на север по Россмор-авеню, у стыка с Вайн-стрит. И если Жюстин существует, думал я, так ли она бессрочно юна, как на плакатах, или же она древняя старуха, прячущая лицо в тени и заточающая свое тело в аэродинамической конструкции хитрых тесемок и крючков, призванных запустить ее фантастические груди в вечность? И тогда, когда я добрался до дома и позвонил ей, все еще помня телефон на плакате, я совершенно не рассчитывал, что кто-то ответит. Я думал, что услышу уводящий в пустоту ряд гудков, или записанный голос, отвечающий мне, что телефон отключен, или, может быть, автоответчик, который просто воскликнет в духе ее плакатов: «Жюстин!». Вместо этого, к моему изумлению, женский голос произнес: «Алло?» – и я не сомневался ни секунды, что это был сам Ангел, и так поразился, что немедленно повесил трубку...

К четвертому дню проб я понял, что нужно попытаться найти настоящую Джаспер. У меня не хватало мужества признаться Вив, что Джаспер была на самом деле, поскольку она захотела бы узнать, как это, собственно, я мог дать ей ускользнуть, а также насчет кольца в клиторе, потому что это не такая штука, которую можно просто выболтать в баре. Несколько вечеров подряд я ждал ее в «Лихорадке». Я спрашивал разных людей, не видели ли они ее, и не сильно удивился, что никто и понятия не имел, о ком это я. Официантка, которая приносила нам вино в тот вечер, не помнила ее, сколько бы я ни приставал, не помнил ее и бармен, сколько бы я ни нудил, как будто бы она была моей галлюцинацией, такой же иллюзией, как Жюстин – муза – тряпичная кукла, которая заманила меня в свою горницу на вершине башни вдохновения и потом захлопнула дверь, забрала ключ и сложила лестницу в чемодан, когда добралась до низу.

В последнюю ночь перед съемками, когда я уже готов был забыть о Джаспер и уйти, меня отвлек разговор за моей спиной. Люди в соседних кабинках болтали о том, о сем, и этот конкретный разговор ничем особенным не отличался – ни собеседниками, ни тоном, ни громкостью, – ничем, что могло бы обязательно привлечь мое внимание... но когда мои уши уловили знакомую фразу, которую я сперва не мог опознать, мне пришлось прислушиваться еще несколько минут, прежде чем я понял, что они говорят о «Смерти Марата». Я повернулся, чтобы глянуть через плечо, думая, что это кто-нибудь из редакции. Но это были мужчина и женщина, которых я никогда в жизни не видел, и они посмотрели на меня в ответ, как будто желая сказать: «В чем дело?» Чем дольше они говорили и чем дольше я слушал, тем более было похоже на то... короче, они говорили о фильме, как будто бы видели его. Они говорили о сценах, которых я не упоминал в рецензии, – другими словами, о сценах, которые не существовали даже в моем воображении, не то что на экране. «В эпизоде с монастырем освещение было потрясающее», – сказал мужчина. Эпизод с монастырем? – подумал я, серьезно встревожившись, пока наконец не вскочил на ноги из-за стола, чуть не перевернув его; люди за другими столами обернулись. «Я вижу, весь этот чертов город уже в курсе шутки!» – было все, что я мог прошипеть им. Выходя, я услышал, как официантка пробормотала: «Козел». Бармен подтвердил: «Ублюдок».