Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - Роланд Харингтон Страница 22

продекламировал я — надеюсь, неуместно.

* * *

Мы роскошествовали на шкуре белого медведя, в чем нас родили мамы, и пили кофе, когда уютный déjeuner sur la peau d’ours [95]был брутально прерван.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел пузатый человек с проседью, одетый в коричневый костюм, фиолетовый галстук и солдатские ботинки «Doctor Martens». Его грубые черты были гаммой грехов, аккордом жестокости. Рядом с ним скакал подручный головостоп, похожий на террориста Липутина из романа «Бесы».

Увидев нас, толстяк сказал бранную фразу и набряк от гнева.

Флора затрепетала, прикрывая побледневшую грудь.

— Это — мой муж!

Я тоже, признаться, икнул: как бы выйти сухим из мокрого дела? Ну, Роланд, чеши мозги! Может быть, смутить сердитого супруга моим привилегированным статусом иностранца?

Заслонив собой дрожащее тело подружки, принялся сорить пылью в заплывшие глаза рогоносца.

— Я гражданин Соединенных Штатов. Civis americanus sum. [96]Вы видите перед собой стипендиата премии Фулбрайта, профессора Мадисонского университета…

Но уловка не сработала: старый муж, грозный муж был невменяем от ярости.

— Взять его! — рявкнул он головостопу.

Тот скрутил мне руки и сунул в рот кляп из колючей проволоки. Преступники уже поняли, что язык мой — большой герой.

Рогоносец бросился к Флоринде.

— Ах ты шалава дешевая, сука балетная! — заорал он, раздувая нестриженые ноздри. — Опять ты за свое. Ну ничего, щас ты у меня попляшешь!

Флора жалобно пискнула и нырнула под медвежью шкуру. Свистя плеткой — орудием матримониальной мести, новорусский Отелло обрушил на невинный мех град ударов (я как джентльмен порадовался, что нежная кожа прелестницы защищена чужим волосяным покровом).

Экзекуция продолжалась битый час. Наконец палач опустил плетку (Флора с облегчением застонала под спасительным руном). Паровозно пыхтя, он повернулся ко мне.

— А с тобой, блин, у нас будет разговор особый.

Недолго думая, я упал в обморок: этот прием не раз спасал меня в опасных передрягах.

* * *

Очнулся я в сыром подвале. Над головой тлела голая лампочка, где-то за спиной капала вода. Меня мучила мигрень. Где ты, мой «Tylenol»?

Я пригорюнился: неужели мне суждено кончить свои веселые деньки в этом скучном застенке? На всякий случай проверил укромное место: да, диктофон был там, куда я внедрил его перед выходом из гостиницы.

Раздались шаги, и в поле моего зрения вплыло скотское лицо рогоносца. Его подноготный навел на меня многоствольный пистолет. Мысль, что даже в своей уязвимой наготе я внушаю преступникам праведный страх, придала мне бодрости. Я поднялся на ноги и непринужденно чихнул: probum non poenitet. [97]

Обманутый муж махнул толстой десницей.

— Познакомься, блин, со своими предшественниками! Как и ты, все они профессора-потаскушники. Приехали к нам из Штатов по программе научного обмена, но вместо того, чтобы дармоедами фулбрайтовскими в библиотеке сидеть, книжную пыль нюхать, стали волочиться за моей женой. Вот я им и выдал академический отпуск на всю вечность.

Я всмотрелся в подвальный полумрак. Вдоль стены стояла вереница железных клеток, в которых беспокоились истлевшие трупы в кандалах. Они плохо пахли. Мать мою! да я знаком с обладателями этих останков. Все они члены Американской Ассоциации Славистов, тенюрованные коллеги, бесследно исчезнувшие в России конца прошлого века.

Вот доктор Джон Тайроун Эпсилон, редактор антологии «The Pornography of the Pushkin Pleiad». [98]При жизни так любил охотиться за студентками, что расстегивал ширинку на весь университет. Кончились для него дни разврата.

Вот доктор Грендел 3. Туитт, автор книги «Father Freud and Mother Moscow». [99]Когда он начинал психоанализировать романы соцреализма, слушатели раздражались смехом сквозь слезы. Умолк его неповторимый голос.

Вот доктор Саймон Гласкок, сочинитель трактата «The Mystic Comma in Nabokov’s Poetry». [100]Сколько раз унижал я его на научных диспутах! Раньше был занудой-педантом, а теперь просто скелет.

Тряся складными подбородками, палач повел меня в глубь застенка.

— Щас мы с тобой, блин, проведем краткую экскурсию по пыточным местам. Итак, внимание! Справа от тебя стоит дыба — старинное орудие пристрастия. Я заказал ее в мастерской КГБ, когда только начал заниматься бизнесом. Ручная работа! Нет, еще не перевелись на Руси умельцы. Слева ты видишь портативные тиски для пальцев, производство Кореи. Износу нет! Беру их с собой во все деловые поездки. А вот, блин, гвоздь моей коллекции, «железная дева» четырнадцатого века. Купил ее на аукционе в Историческом музее. Думаю, тебе обязательно следует провести часок-другой в ее объятиях, раз ты такой любитель женской красоты.

Я немножко испугался, но, будучи опытным проходимцем, тут же оправился. На своем веку я участвовал во всяких проделках. Студентом в Америке тертым калачем в мафиозном подполье крутился. Курортником во Франции, как рыба, в криминальном milieu [101]плавал. Туристом в Японии якшался с якудзой. Нравы и обычаи преступного мира мне знакомы. Я легко задеваю самых страшных его представителей за человечность. «Будем следовать примеру Алеши Карамазова, который безвредностью покорял сердца злодеев», — сказал я сам себе и принял вид интуриста не от мира сего.

Спокойно высморкавшись, пустился в правдоподобные объяснения.

— Прекрасный panie! [102]Перед смертью хотел бы сказать пару слов. Совесть моя, как водка чиста. Спросите у своей супруги — мы с ней на «вы». Я заезжий ученый-семиолог. Гулял в местном лесу, собирал грибы, невинно наслаждался подмосковным вечером. Вдруг стемнело. Как чужеземец и городской человек взял да заблудился. Беспутствовал полночи и набрел на этот очаровательный дом. Ваша благоверная (подчеркиваю это слово) оказала мне традиционное русское гостеприимство, предоставила крышу над головой. Никакого адюльтера ни с ее, ни с моей стороны не было.