С мороза - Авдотья Смирнова Страница 22

Мой друг купил таун-хаус. Небольшой коттеджный поселок на окраине города, прямо за ним – лес, до центра двадцать минут на машине. Почти рай, только дети недовольны: приходится дружить не с теми, с кем хочется, а с теми, кто живет в соседнем доме, – остальным неудобно добираться. В поселке, естественно, все знают друг друга и не то чтобы дружат, но мирно приятельствуют. Все про всех все знают: кто на чем заработал, у кого какая машина, собака, жена, кто сколько на ремонт потратил. Замкнутое пространство, тесное соседство, примерно одинаковый уровень жизни, буржуазная основательность, деревенская тишина – в сущности, идеальные декорации для классического детектива в английском стиле.

В классическом детективе действует несколько непреложных законов. Почти все его участники должны иметь мотив для убийства. Абсолютно все – возможность убить. Мотивов для убийства всего три: деньги (права наследования, долги, шантаж), месть (она же ревность) и боязнь погубить репутацию. Действующими лицами (подозреваемыми, убийцами) из романа в роман становятся добропорядочные граждане – мирные буржуа, чопорные рантье, благополучные клерки, тот самый средний класс с тенденцией в высший.

В России он уже есть, и с каждым днем его ряды пополняются. Почему же нет классического детектива? Почему массовая беллетристика производит триллеры, боевики, авантюрные романы, женские саги с криминальной интригой, социально-экономические очерки со стрельбой – все что угодно, только не детектив? Почему единственный работающий в этом жанре русский писатель, Б. Акунин, вынужден переносить свое действие в прошлое, а хотя бы частично современный роман «Алтын Толобас» – безусловно, самое его слабое произведение?

Почти каждый писатель мечтает однажды написать детектив. Жесткость схемы, интеллектуальная игра, реализм и жизненность характеров, напряженная интрига – самая сладостная задача для литератора. Хороший детектив держит читателя в напряжении именно благодаря своей убедительности: это может произойти с каждым, в том числе и со мной; на месте убийцы я, скорее всего, поступил бы так же. Оголтелым злодеям, нездоровым маньякам, прирожденным убийцам и профессиональным бандитам нет места в детективе, они – герои других жанров. Остается только два возможных типа героев: либо это отчаявшийся маленький человек, зажатый в угол обстоятельствами, либо «столп общества», дорожащий своим благополучием больше всего на свете и ради его сохранения готовый на все.

Первый тип в современной России до того распространен, что, описывая его жизнь, писатель неминуемо вынужден с сочувствием и подробностями воспроизводить ущемленное люмпенизированное сознание. Он должен идти от героя, от его внутреннего мира и обстоятельств, а это уже не детектив, скорее триллер вроде чейзовского. Учительница-убийца так тяжко, так безвыходно живет, что читатель от всей души будет желать ей остаться непойманной, изнутри и до дна понимая ее несчастья. Между тем прелесть настоящей детективной интриги состоит в несоответствии фасада и интерьера, внешнего и внутреннего. Невозможно предположить, что этот добропорядочный господин и есть убийца, а тем не менее это так. Для создания отечественного детектива остается только один типаж – новый русский. Не олигарх, не банкир, не криминальный авторитет, а хозяин небольшой фирмы, добротное общее место, наш сосед по даче, бывший одноклассник, отец дочкиного кавалера. И тем не менее такого детектива в русской беллетристике нет и, к сожалению, в ближайшее время не будет.

Еще один мой приятель, напротив, продает свой таун-хаус и покупает большую квартиру в центре: его жена категорически отказывается растить ребенка вдали от музыкальной школы и прочих очагов культурного общения. Я пытаюсь вообразить себе, при каких обстоятельствах один или другой мой «новый русский» друг был бы способен на уютное английское убийство, и понимаю: ни при каких. И тот, и другой по происхождению, образованию, роду занятий при советской власти – интеллигенты. Первый – программист, второй – журналист. Обоим ради нынешнего благосостояния пришлось пережить не только тяжкие удары судьбы (первые разорения, первые обманы, удары по доверчивости), но и внутренние кризисы – разрывы с друзьями, презрение высокомерной родни, тоску по кухонным умствованиям, смену среды, противоречия с православной доктриной бедности и т. д. Эти переживания были наполнены таким внутренним драматизмом, а сделанный выбор потребовал таких душевных сил, такой последовательности и ответственности, что назвать кого-то из них «общим местом», заурядным обывателем язык не поворачивается.

Почти за каждым нынешним русским буржуа стоит не традиция поколений, а усилие личного выбора, прорыв собственного опыта, превозмогание инерции. О них можно написать экзистенциальную драму, но не детектив. В каждом из них столько созидательной, жизнестроительной энергии, что убийство – акт разрушения – вступает в непримиримое противоречие с характером, делается неправдоподобным. Они довольны своей нынешней жизнью, но хорошо знают, что бывает другая, и не боятся ее. Ради сохранения своего богатства никто из них не рискнет главной ценностью, главным завоеванием своей жизни – душевным покоем.

Так что писать о «новых русских» приходится то в жанре басни, то гимна, то элегии.

«Ведомости», 15.03.2002