Устал рождаться и умирать - Мо Янь Страница 22

— Послушай меня, Лань Лянь, охолости его, дело хорошее. Охолостил, и никаких забот. С других пять юаней беру, а с тебя не возьму ни гроша.

Лань Лянь остановился и презрительно бросил:

— Ступай-ка ты домой, Сюй Бао, охолости папашу своего.

— Слушай, ты, как только язык поворачивается сказать такое?! — заверещал Сюй Бао.

— Не нравятся мои речи? Тогда послушай, что тебе мой осёл скажет, — усмехнулся Лань Лянь и ослабил поводья. — А ну, Черныш, старина!

С яростным рёвом я выбросил вперёд ноги — так же, как покрывал Хуахуа — метя расколотить сморщенную черепушку Сюй Бао. У зевак вырвался крик ужаса, умолкли и назойливые ребятишки. Я ждал, что под моими копытами с хрустом разлетится череп этого ублюдка, но ничего подобного не произошло. Я не увидел искажённого страхом личика, не услышал испуганного воя, как от сжавшегося в ужасе пса. Смутно, как во сне, под брюхо скользнула вёрткая тень, в голове мелькнуло дурное предчувствие, но было уже поздно: к паху прикоснулось что-то леденяще холодное, и тут же пронизала острая боль. Меня охватило чувство утраты, и я понял, что стал жертвой тайного замысла. Резко обернувшись, я увидел у себя между ног кровь и окровавленное серое яичко в руке Сюй Бао. Улыбаясь до ушей, тот демонстрировал его зевакам у обочины, а те шумно выражали одобрение.

— Ты мне осла сгубил, Сюй Бао, ублюдок! — горестно воскликнул хозяин.

Он собрался оставить меня и наброситься на обидчика, но тот запихнул яичко в сумку, в руке у него снова блеснул тот самый ножичек, и хозяин стушевался.

— Тебе, Лань Лянь, на меня обижаться не след. Все видели, — тут он указал на зевак, — даже эти ребятишки могут подтвердить, что это ты, Лань Лянь, натравил на меня своего осла, и с моей стороны это лишь оборона. Не будь я всегда начеку, от моей головы кровавое месиво уже осталось бы. Так что, старина Лань, не тебе меня винить.

— Но ты мне осла загубил…

— Да, был такой план, я мог провернуть его на все сто. Но я подумал: земляк ведь, разве можно с ним так. Скажу честно, у твоего осла их три, я взял лишь одно. Так он чуть подуспокоится — но это по-прежнему самец, полный сил и энергии. Ты, мать твою, не хочешь ли сказать спасибо, ещё не поздно это сделать?

Лань Лянь наклонился, чтобы посмотреть мне между ног, и понял, что Сюй Бао не врёт. От сердца у него отлегло, но не настолько, чтобы благодарить. Ведь, что ни говори, этот злой дух в мгновение ока лишил меня яичка, даже не получив согласия моего хозяина.

— Вот что я скажу тебе, Сюй Бао, пусть это тебе и не по нраву придётся: если с моим ослом будет что не так, ты у меня ещё попляшешь.

— Он у тебя до ста лет доживёт, если кормить мышьяком не будешь! Сегодня на работу в поле лучше не бери, отведи домой, концентрированного корма дай, солёной водичкой напои, через пару дней рана затянется.

Вслух Лань Лянь ничего не сказал, но к совету Сюй Бао прислушался и повёл меня домой. Боль чуть ослабла, но болело ещё сильно. Я бросил ненавидящий взгляд на этого ублюдка, который вскоре сожрёт моё яичко, и уже обдумывал план мести. Но, по правде говоря, после происшедшего я исполнился немалого уважения к этому невзрачному человечку с ногами колесом. Есть в мире людей такие странные существа, которые зарабатывают на жизнь, холостя скот, но делают это мастерски, берутся за дело решительно, действуют наверняка и быстро — не поверишь, пока не увидишь своими глазами! Иа, иа! Эх, яичко моё, уже вечером ты окажешься вместе с вином в брюхе Сюй Бао, а завтра в выгребной яме. Яичко моё, яичко.

Не успели мы пройти немного, как сзади послышался крик Сюй Бао:

— Эй, Лань Лянь, знаешь, как называется приёмчик, который я только что применил?

— Растудыть твоих предков, Сюй Бао! — огрызнулся хозяин.

Под смех толпы донёсся самодовольный возглас Сюй Бао:

— Послушай хорошенько, Лань Лянь, и твой осёл пусть послушает. Это называется «стащить персик, укрывшись за листвой»!

Ну Сюй Бао, ну герой,

Стибрил персик за листвой!

А Лань Лянь не молодцом,

Эх, ударил в грязь лицом… —

заорали шустрые на язык мальчишки, которые провожали нас до самых ворот усадьбы Симэнь…

Во дворе становилось всё оживлённее. Нарядные разодетые по-новогоднему там бегали и прыгали пятеро детей из восточной и западной пристроек. Лань Цзиньлун и Лань Баофэн достигли уже школьного возраста, но в школу ещё не ходили. Цзиньлун — мальчик мрачный и печальный, какой-то вечно озабоченный; Баофэн, наивная и невинная, обещала стать настоящей красавицей. Они отпрыски Симэнь Нао, но ко мне, Ослу Симэню, непосредственного отношения не имеют. Прямое отношение ко мне имели двое ослят, которых принесла Хань Хуахуа, но, к сожалению, не прожив и полугода, они сдохли вместе с матерью. Смерть Хуахуа стала страшным Ударом для Осла Симэня. Она наелась отравленного корма, а ослята, мои родные дети, напились её отравленного молока. Рождение ослиной двойни праздновали всей деревней, а когда ослята с матерью сдохли, вся деревня переживала. Безутешный каменотёс Хань обливался слезами, — но наверняка был и тот, кто втихомолку посмеивался, он и подсыпал яду. Это дело всполошило весь район, для расследования его прислали опытного работника общественной безопасности по имени Лю Чанфа. Человек туповатый, он только и мог что вызывать жителей деревни в правление и допрашивать словами, которые можно услышать на патефонных пластинках. Поэтому дело кончилось ничем. Позже этот паршивец Мо Янь в «Записках о чёрном осле» назовёт виновным в отравлении ослов Хуан Туна. Написано у него — комар носа не подточит, но кто ж поверит слову сочинителя?

А теперь расскажу о Лань Цзефане, том самом, что родился в один год, один месяц и один день со мной, Ослом Симэнем, то есть о тебе. Ты-то знаешь, что он — это ты и есть, так что для удобства буду называть его «он». Так вот, ему было уже пять с лишним лет, и с возрастом родимое пятно у него на лице всё больше синело. Внешне далеко не красавец, мальчик он был приветливый, подвижный и живой, на месте усидеть не мог. А рот вообще не закрывал ни на минуту. Одевали его, как и его сводного брата Цзиньлуна, но он был пониже, поэтому казалось, что одежда великовата, штанины приходилось подворачивать, рукава засучивать, и видок у него был бандитский. Я прекрасно знал, что мальчик он славный, добросердечный, но он почти никому не нравился. Причиной тому, наверное, было его многословие и синее родимое пятно на лице.

Ну вот, про Лань Цзефана рассказал, теперь про дочек семьи Хуан — Хучжу и Хэцзо. Эти девочки ходили в одинаковых стёганых курточках с цветочками, закалывали волосы похожими заколками-бабочками, у обеих была чистая белая кожа и очаровательные миндалевидные глазки. Отношения между семьями Хуан и Лань сложились непростые — не близкие, но и не чужаки. Взрослым вместе жилось неловко: ведь Инчунь и Цюсян раньше делили постель с Симэнь Нао, и получалось, что они одновременно и соперницы, и родственницы. Теперь обе вновь вышли замуж, но вот ведь чёрт попутал — жили в том же доме, что и раньше, только хозяева сменились, да и времена настали иные. По сравнению со взрослыми отношения детей были простыми и невинными. Цзиньлун со своим угрюмым характером держался в стороне; Цзефан и девочки Хуан очень дружили. Они называли его старшим братом, а он, большой любитель поесть, бывало, мог отложить для них пару конфет.