Воды любви (сборник) - Владимир Лорченков Страница 22

– Считай, не знаешь ты никакой истории, – сказала она.

– Ты что, русская? – сказал я.

– Нет, цыганка, – сказала она.

– Мохнатый хмель на душистый хмель, – сказала она.

– А цыганская дочь, на любимом прочь, – сказала она.

– Дай позолочу ручку, – сказала она.

– Ну и тому подобная фигня, – сказала она.

Только тут я понял, кого она мне напоминает замашками.

Вылитый Никита Михалков!

…после того, как я покормил Лену и мы легли, – я на раскладушку на полу, а она на софу – вернее, на пуфики от нее, – девушка рассказала мне свою историю. Все было, как в рассказе про Ромео и Джульету.

– С поправкой на местный колорит, конечно, – сказала она.

Лена, которой исполнилось 15 лет, должна была выйти замуж за парня, которому стукнуло 17. У них так положено. Еще у них положено на утро после свадьбы вывешивать над домом, где играли свадьбу, простыню. Белую. С красным пятном. Ну, вы понимаете.

– Ну, ты понимаешь, – сказала она.

Проблема была в том, что Лена оказалась нетипичной цыганской принцессой – хотя и просила меня так не называть, потому что, по ее словам, настоящие принцессы и баронессы у них ужасно не любят, когда кто-то претендует на этот титул. Короче говоря, у нее тоже был кризис возраста. Подросткового. Она настояла на том, чтобы посещать школу до 11 класса, увлекалась античной историей, большим теннисом, дискотеками и не любила своего жениха. Он вызывал в ней отвращение. По крайней мере, она меня так заверила. В принципе, ничего удивительного. Они все у своих невест вызывают отвращение. Ну, женихи, которых навязывают родители… а вы о чем подумали?!

– И ты… – сказал я.

– Ну, я и решила сделать так, – сказала она.

–… чтобы он от меня отказался, – сказала она.

Сделать это можно было только одним способом. Чтобы на утро в день свадьбы над домом развевалось Исключительно белое полотнище. Но… Еще одна проблема состояла в том, что в их квартале – каждый, кто живет в Кишиневе, знает эту шикарную улицу с позолоченными башнями домом и колючей проволокой по периметру, – ни один человек не осмелился бы оказать Лене требуемую ей услугу.

– Трусы несчастные! – сказала она.

Правда, я не осуждаю парней. Отец Лены был хоть и не король и не принц, и даже не герцог, но по-своему тоже в диаспоре человек уважаемый, и Весьма влиятельный. Настолько, что, когда он узнал от обиженного жениха – а тому, конечно, сказала Лена, – что дочь не в состоянии будет предъявить доказательства своей непорочности, то смог заказать похороны для живой еще Лены. Чтобы избежать позора.

– Со всеми причиндалами, – сказала Лена.

– Справка из морга, место на кладбище, – сказала она.

– Представь себе, лежу я живая и ору через скотч, – сказала она.

– А врач отводит глаза, прячет себе пачку денег в карман, – говорит она.

– И говорит, что, мол, мертвее девчонки не видал, – говорит она.

– Вся медицинская комиссия Минздрава засвидетельствовала, – говорит она.

Глаза отводили все: и оркестр Национальной Филармонии, вызванный за большие деньги в полном составе играть похоронный марш… и Митрополит Молдавии, и главный раввин Молдавии и католический епископ Молдавии, которых за большие деньги позвали отпевать девушку… и могильщики… в общем, все сделали вид, что Лена мертва. И все это за два дня до свадьбы! Так что ее похоронили в подвенечном платье…

– А, собственно, как ты… – сказал я.

– Теннисная ракетка, – сказала она.

– И стакан водки для храбрости, – сказала она.

– Ничего себе, – сказал я.

Глянул в ее сторону с уважением. Мне всегда нравились люди, готовые на жертвы ради идеалов. А главным идеалом Лены, как она мне объяснила, была есть и остается Свобода. Во всех ее проявлениях. После чего предложила мне спеть очень модную, по ее словам, на поверхности песню (сам-то я к тому времени уже больше года жил в склепе). И под землей грянул наш нестройный, но дружный хор:

– Я свободен, – пели мы.

– Словно птица в небесах, – пели мы.

– Я свободен и забыл, что значит страх, – пели мы.

Замолчали. Лена приподнялась на локте, глянула на меня, отбросила одеяло. Сказала:

– Да не куксись ты так, – сказала она.

– Ну и что, что рукоятка от ракетки, – сказала она.

– У нас ведь не только растягивается, – сказала она.

– Но и сужается, – сказала она.

* * *

Конечно, испугаться нам все-таки пришлось. Пусть это было всего лишь раз.

Я как раз сидел в углу и читал Лене Светония – по ее словам, в античности это было круче даже, чем «Экспресс-газета», что-то вроде «Лайф-ньюс», – а она готовила нам есть, и я время от времени бросал взгляды на ее бедра. Они раздались, Лена стала более… округлой, что ли, женственной. Можно сказать, расцвела могильной розой. И чувствовала мои взгляды, отчего становилась все больше… раскрасневшейся. Если бы у нас было больше света, я бы видел красные пятна, которыми пошла ее шея и грудь. Ведь Лена оказалась очень легко возбудимой девушкой. Иногда мне казалось, что эксперимент – ну, с ракеткой, – был бы произведен независимо от планов ее папаши выдать дочь замуж за сына уважаемого человека. Но свет был не очень, да мы, если честно, и не мучились по этому поводу. Солнце я лет с 25 не переношу, загорать не могу, чувствую себя гусем в духовке. Лена говорит, что согласна.

Так что мы с ней загорали только по ночам, в лунном свете.

От этого у нас появился настоящий лунный загар.

От солнечного он отличается более… оливковым оттенком и переливами кожи.

Которая у Лены шла пятнами каждый раз, когда я останавливал взгляд на ее приятно потяжелевших бедрах… Правда, в тот раз меня от этого созерцания отвлек стук. Но совсем не такой, какой издавал гроб, в котором я нашел свое семейное счастье. Шум явно издавали лопата и кирка. Ничего удивительного для кладбища, но… все это было ночью. Причем шум раздавался прямо над нашим склепом.

Мы с Леной молча поглядели друг на друга.

Я метнулся к сундуку, и вытащил «Шмайсер», найденный под могилой Второй Мировой. Лена взяла себе шашку кого-то из героев Первой Мировой – имя стерлось и мы не смогли его разобрать. Так, во всеоружии, мы и встретили «черных археологов», как они себя называли. Хотя, конечно, речь шла об обычных мародерах.

Бессовестных грабителях могил.

* * *

Общий язык мы нашли, но, конечно, не сразу.

Только после того, как Лена отрубила голову предводителю.

Они не то, чтобы были очень уж крутыми. Напротив. Как и все кишиневские «сатанисты», гробокопатели, рокеры, футбольные фанаты… – короче, как и все в Кишиневе, – они оказались слабыми на передок задротами. Эти, вдобавок, еще и учились в какое-той ученой шараге (высшая антропо…. археоло… в общем, что-то «логическое в конце и «школа»), и, – как они пытались нас убедить, – пытались таким образом накопать себе раритетов на практику. Смех, да и только.