Женщина в гриме - Франсуаза Саган Страница 22

– Еще бы!.. Она великолепна! – высказался Андреа, весь загоревшись. – Вначале казалось, что арию исполняет совсем юная девушка. Потом, что поет зрелая женщина, очень жестокая… Вообще-то говоря, я ничего не понимаю в музыке, но мне она нравится, пусть это глупо… А может быть, вы меня научите в этом разбираться? Боюсь, что моя некультурность будет вас раздражать, поскольку…

– В этой области – никоим образом, – с улыбкой ответила Дориаччи. – Однако в других – да. Тяга к просветительству у меня полностью отсутствует. Тебе сколько лет?

– Двадцать семь, – произнес в ответ Андреа, машинально прибавив себе три года.

– Как немного! А ты знаешь, сколько лет мне? Я ведь тебя старше более чем вдвое…

– Не может быть! – поразился Андреа. – А я-то полагал… а я-то думал…

Он сидел на самом краешке кресла в новеньком, с иголочки смокинге, а волосы у него на макушке стояли торчком; Дориаччи прохаживалась вокруг него, веселая и одновременно настороженная.

– Ты вообще еще чем-нибудь занимаешься в жизни, кроме того, что пытаешься стать меломаном-любителем? – поинтересовалась она.

– Да нет, ничем. А меломаном – слишком громко сказано, – простодушно заметил он.

Дориаччи расхохоталась.

– Ты часом не связан с рекламой или прессой? Тебя случайно не печатают где-нибудь в Париже или в провинции?

– Я всего лишь из Невера, – жалобно пробормотал он. – А в Невере нет ни настоящей прессы, ни рекламных служб. Сами понимаете, в Невере вообще ничего нет.

– Ну а кого же ты предпочитаешь в Невере? – вдруг резко выпалила Дориаччи. – Мужчин или женщин?

– Ну, конечно, женщин, – с полнейшей естественностью проговорил Андреа.

Он ни на минуту не задумывался над тем, что, заявив о своих предпочтениях, он вынужден будет подтверждать их фактами.

– Все они так говорят, – произнесла реплику в сторону Дориаччи, непонятно почему раздраженная.

И она тут же направилась в спальню, сделав тот самый недвусмысленный жест, который давеча так смутил Андреа. Скинула с себя обувь, не раздеваясь, разлеглась на постели, закинула руки за голову и принялась насмешливо разглядывать молодого человека как бы свысока, несмотря на то что Андреа стоял во весь рост – метр восемьдесят…

– Да садись же, – проговорила она. – Вот сюда…

Он уселся рядом с нею, и она опять поманила его указательным пальцем, правда, очень медленно. Андреа склонился над ней, обнял ее и удивился свежести ее губ, от которых пахло мятой, а не водкой. Дориаччи, казалось, пассивно, инертно позволяла себя обнимать, и потому Андреа был удивлен вдвойне, когда она точным движением подала руку вперед и рассмеялась.

– Фанфарон! – проговорила она при этом.

Андреа был скорее ошеломлен, чем пристыжен; и она, должно быть, это поняла, поскольку перестала смеяться и окинула его посерьезневшим взглядом.

– У тебя что, так раньше никогда не бывало?

– Ну конечно, нет!.. И потом, вы мне очень нравитесь, именно вы!.. – с искренним отчаянием произнес он.

И тут она вновь рассмеялась, обняла его за шею и притянула к себе. Андреа послушно уткнулся в надушенное плечо и погрузился в блаженное состояние. Ловкая рука словно по наитию свыше расстегнула ему воротник рубашки, позволив свободно дышать, а затем легла на затылок. Андреа, в свою очередь, протянул вроде бы умелую, но предательски дрожащую руку к горячему, мягкому телу Дивы, прижимавшемуся к его телу, отыскал грудь, ляжку, стал на ощупь продвигаться к эрогенным зонам, словно выполняя отработанное упражнение, но тут его остановил крепкий удар ладонью. Дориаччи прорычала в ухо:

– Лежи и не рыпайся!

Но это оказалось лишним, ибо тело Андреа уже погрузилось в нирвану, где блаженство мешалось со стыдом, блаженство, однако, было сильнее. «Погиб, пропал, опозорен навсегда, – пытался он убедить себя, – лучший шанс за всю жизнь: возможность вести беззаботное и безбедное существование красавца-жиголо вот-вот испарится». Но крошке Андреа из Невера было до того хорошо и тепло на душе, что он готов был отказаться от всех своих грез и мечтаний, от славы и роскоши, от всего на свете ради четверти часа этой ласки, ради умиротворяющего прикосновения к волосам, ради беспечного сна, чреватого величайшим поражением на самом пороге удачи, сна на плече, столь родном и уютном. И Андреа Файяр из Невера, влюбленный и бессильный, очарованный и пристыженный, мгновенно заснул.

Что касается Дориаччи, то она еще некоторое время лежала с открытыми глазами, погрузившись в невеселые раздумья, нахмурив брови и куря короткими затяжками; при этом правая нога ее непроизвольно подергивалась, однако подергивание это прекратилось, стоило Дориаччи перестать хмуриться. Она пребывала в привычном одиночестве. Она всегда была одинока на сцене, одинока в своей артистической уборной, одинока в самолете, чаще всего одинока в постели со своими любовниками, одинока в жизни – если, конечно, можно считать себя одинокой, когда несешь с собою музыку, когда эта музыка тебя любит. Как же ей повезло! Какой же удачей оказалось обладание дьявольски могучим голосом, который она заставила повиноваться, как заставляют злую собаку, голосом, который с трудом удалось обработать при помощи русского баритона Юсепова. Юсепова, который, как и она сама, вначале испытывал страх перед этим животным голосом и который частенько по вечерам по окончании занятий разглядывал ее горло со страхом и восхищением одновременно, что выглядело весьма комично, однако вгоняло ее в краску, словно она была беременна и где-то пониже грудной клетки прятался зародыш, уже недосягаемый для хулиганов и злоумышленников… И именно благодаря Юсепову она начала работать на успех, именно благодаря Юсепову эта работа принесла плоды. Плоды, принесшие с собой запах пачули и мехов, плоды, породившие такой карьерный взлет, что у нее не оставалось времени любить, времени слушать музыку, и в один прекрасный день у нее, умирающей от изнеможения и об этом знающей, уже не будет времени дойти до грязных кулис…

– Поговаривают, будто у американцев есть уже коньяк лучше, чем наш, – произнес Симон Бежар с сомнением в голосе, словно объясняя, почему он столь решительно схватился за бутылку, словно его единственной целью было проверить истинность подобных россказней.

Сделав основательный глоток, он, по-видимому, лишний раз убедился в том, что в области спиртного первенство за французами.

– Да… Это было бы странно. Скажите честно, Пейра, вы что, не пьете?

«Да он сейчас надерется до чертиков», – с досадой подумал Жюльен. Они уже целый час просидели за картами, играя в джин-рами, а Жюльен терпеть не мог ощипывать пьяных. Пропадал всякий интерес. Сам же Бежар был ему симпатичен, особенно по контрасту с его брюзгливой дурой. «А грудь-то у нее ничего себе!» – отдавая дань справедливости, отметил про себя Жюльен. Вдобавок, джин-рами – игра для тех, кто боится риска, и разворачивается она так медленно… За два часа у этого несчастного удалось выиграть всего-навсего пятнадцать тысяч франков. Жюльен устроил все так, что на игру напросился сам Симон; он же при свидетелях подстраховки ради сделал вид, что крайне неохотно соглашается на предложение потенциального партнера. Он вовсе не собирался ради мизерных выигрышей в карты ставить под угрозу гораздо более значимый для него материально «проект Марке». Однако Симон буквально прилип с просьбой перекинуться в картишки по-мужски. На палубе класса люкс они были одни, если не считать неутомимого Чарли, который мерил шагами полуют, набросив на плечи огромный белый пуловер и напоминая педераста гораздо больше, чем, скажем, ирландского сеттера.