Брачный офицер - Энтони Капелла Страница 22

Как говорят неаполитанцы, голод — лучшая приправа, и, только когда все было съедено без остатка и гости выдержали нужную паузу, воздавая должное прекрасной пище, заиграла музыка. В нетерпении Ливия сбросила с себя передник, уже готовая к танцу, но, к ее изумлению, никто не вызывался ее приглашать. Она обвела толпу взглядом в надежде поймать чей-то призывный взгляд. Но каждый отводил глаза, а руки мужчин постарше потянулись к карманам штанов. Стоило Ливии на кого-то взглянуть, тот тотчас прикрывал себе рукой пах. Ливии было не до смеха, ей этот жест было хорошо известен. Он появился здесь с незапамятных времен. Так мужчины защищались от malocchio, дурного глаза.

— Кто со мной танцует? — выкрикнула Ливия, заглядывая поочередно каждому в глаза. — Эй, Феличе, — ее взгляд остановился на одном из соседей, — ты с таким жаром уплетал мясо моей любимой буйволицы. Пойдем танцевать?

Парень молча топтался на месте.

— Франко! — с гневом окликнула Ливия другого. — Ты что застыл? Ведь столько раз со мной отплясывал!

— Это до того, как ушел Энцо… — тихо сказал Франко.

— При чем здесь Энцо? — вскинулась на него Ливия, но Франко тоже опустил глаза.

Обводя мужчин взглядом, Ливия дошла до Альберто. Тот ухмылялся. Внезапно ее осенило, что тут не обошлось без его участия.

— Альберто!

Тот с готовностью повернулся:

— Что?

Ливия взглянула, будто сейчас пригласит. И вдруг резко бросила:

— Ничего!

Повернулась к Маризе:

— Сестренка, пойдем-ка потанцуем!

Со стороны мужчин раздался хохоток: надо было видеть взбешенную физиономию Альберто. Ливии стало радостно, и ее ликование возросло, когда они вдвоем с сестрой, без участия мужчин, стали плясать tammorriata, этот бурный, чувственный танец страсти. Она видела, как темное вожделение вспыхнуло в глазах мужчин, наблюдавших за танцем, но стоило ей, кружа, приблизиться, те снова боязливо запускали руку в карманы штанов.

Кружась с сестрой в вихре tammurro, она прошептала ей на ухо:

— Это Альберто все подстроил!

Сестры, оттанцевав, направились обратно к своим стульям, как вдруг новая догадка, как громом, поразила Ливию. Энцо!

И она кинулась туда, где в кругу родных сидели братья Лачино.

— Прошу вас, если хоть что-то знаете, скажите!

Каризо смутился, но Дельфио молчать не стал:

— Точно не знаем… — начал он, и Ливия изумилась: совсем иным сделался голос у Дельфио с тех пор, как он ушел воевать, — стал хриплый, надтреснутый, будто сорванный от частого крика.

— В лагере мы, конечно, расспрашивали, не слыхал ли кто чего про парней из наших мест. Нашлись, что были с Энцо в России.

— Ну? — выкрикнула Ливия.

— Ты уж, Ливия, прости. — Дельфио посмотрел ей прямо в глаза, и ей подумалось: уходил совсем мальчишкой, а теперь говорит о смерти; он видел смерть, а, может, сам убивал, и не раз.

— Энцо погиб, — тихо сказал Дельфио. — Во время налета британских бомбардировщиков. Никто тогда не уцелел.

Ливия повернулась к Маризе:

— Это правда?

Мариза со страхом глядя на сестру, еле слышно выдавила:

— Прости, Ливия…

— Бедный Энцо… — отрешенно проговорила Ливия.

Вот оно и случилось. То, чего страшится каждая, то, что суждено вынести стольким женщинам. Оно докатилось и до Ливии. Теперь она vedova, вдова. Это не укладывалось в голове. До самой смерти она будет теперь носить траур и сидеть в передних рядах, как старуха, во время церковной службы. А Энцо… бедный Энцо… его убили. Убили Энцо, чье красивое тело она целовала, кому отдавалась, с кем рядом спала, с кем вместе смеялась, — молодой, полный жизни красавец лежал в земле, и его тело теперь гнило в могиле где-то в далекой стране, незнакомой, неведомой.

Мысли путались, наскакивая одна на другую. Почему же никто раньше не сказал? Видно, из-за festa. Никто не захотел оборвать приготовления страшной вестью, чтоб потом обвинили, будто праздник испортил. Но почему ничего не написала Квартилла? Ей, матери, должны были прислать официальную похоронку. На миг Ливия ухватилась за эту спасительную мысль: Каризо с Дельфио, возможно, ошиблись, Квартилла не написала ей как раз потому, что никакого такого письма не получала. Но по скорбным лицам братьев Ливия поняла: нет, это не ошибка.

За последние годы она повидала немало женского горя. Сперва окаменев от известия, жена или мать после с воплями и криками валилась на землю, рвала на себе волосы и одежду, выставляя свою беду всем напоказ, рыдая и кляня Бога и всех святых. Так было заведено, и, обведя взглядом лица, Ливия поняла, что именно этого ждут и от нее.

Но она не издала ни звука. Вместо боли жгучая ненависть заполнила ее сердце. Проклятые союзники! Пули союзников убили Пупетту. Теперь их пилот откуда-то с неба уничтожил ее мужа-солдата на войне, разразившейся не по его воле… И эти негодяи имеют совесть называть себя освободителями Италии!

Ливия повернулась и пошла прочь от костра к дому, в темноту, чтобы остаться одной. Лишь когда отошла достаточно далеко, ноги у нее подкосились, и руки Маризы заботливо ее подхватили. Ливия позволила сестре довести себя до дому. Площадь за ее спиной медленно пустела, жители деревни молча, по одному расходились.

Только теперь Ливия разрыдалась, — она выла, кричала, кляла. И плач этот был не только по Энцо. До нынешнего дня она еще надеялась, что, когда война кончится и Энцо вернется, все переменится к лучшему. Теперь стало ясно, что жизнь ее ждет несладкая, такая, что и в страшном сне ей не снилось. Она оплакивала Энцо, а вместе с ним и свою судьбу.